— Следовательно, истинным виновником преступления, вменяемого вам, является полевой командир Хушаб Наджи, вернее, его персональный джинн, вселившийся в вас?
— Вот только не надо ехидно улыбаться! — Обухов вновь заёрзал на табурете.
— Никто и не улыбается, — возразил Кондаков. — Это у меня нервный тик... Таким образом, сами вы к преступлению никакого отношения не имеете?
— Вот именно! Тот трагический момент просто выпал у меня из памяти. Я не отвечал за себя.
— Аналогичные случаи имели место в прошлом?
— Да. Но они не получили огласки, и сейчас я не намерен ворошить былое.
— Вы не пытались как-то договориться с джинном? Всё-таки соседи...
— Люди, компетентные в этом вопросе, разъяснили мне, что компромисс невозможен. Даже самый могучий и своенравный джинн не смеет противиться воле потомка пророка Сулеймана... Кроме того, магия исмаилитов остаётся тайной за семью печатями.
— Вы ожидаете вылазок джинна и в дальнейшем?
— Ясное дело. Он не успокоится до тех пор, пока не сведёт меня в могилу, предварительно опозорив перед всем белым светом.
— Рад бы вам поверить. — Лицо Кондакова приняло постное выражение. — Но в деле подшита справка, отрицающая саму возможность существования группы «Самум».
— Так оно и должно быть. — Это известие ничуть не смутило Обухова. — Военная разведка открестилась от нас, поскольку деятельность «Самума» шла вразрез с положениями Женевской конвенции. Мы частенько выдавали себя за натовских эмиссаров или пакистанских военнослужащих. Первая заповедь «Самума» была такова: не оставляй после себя свидетелей. Уничтожению подлежали даже домашние животные.
— Какова была численность группы?
— Когда как. Но не свыше десяти-пятнадцати человек. Друг друга мы называли только по именам и кличкам. После возвращения в Союз я не встречал никого из своих бывших сослуживцев.
— В общем, проблема понятна. — Кондаков демонстративно отодвинул папку в сторону. — Не хочу вас заранее обнадёживать, но обещаю, что ради установления истины особый отдел не пожалеет ни сил, ни средств... На этом и расстанемся. Суд, само собой, состоится, хотя не исключено, что вы предстанете на нём в совершенно ином качестве.
— Если вы сумеете развеять кошмар, преследующий меня без малого двадцать лет, то я позабочусь, чтобы ваша дальнейшая жизнь превратилась в блаженство. — Резко повернувшись на каблуках, Обухов направился к дверям, уже салютующим ему лязгом запоров.
— Каков фрукт! — возмутился Кондаков, когда человек, обуянный чужеземным демоном, исчез в железобетонных лабиринтах следственного изолятора. — Врёт как сивый мерин и даже глазом не моргнёт.
— Не забывайте, что Обухов прошёл проверку на детекторе лжи и результат оказался в его пользу, — промолвила Людочка Лопаткина, до этого старавшаяся держаться в тени.
— Чепуха! Тренированный человек запросто обманет детектор. Обухов одно время действительно подвизался в системе ГРУ, а там оперативников дрессируют похлеще, чем медведей в цирке.
— Короче, вы ему не верите?
— А ты?
— Я мужчинам вообще не верю. Ещё с пятого класса. Но давайте подойдём к этому вопросу конструктивно. Кто повесил на нас дело Обухова?
— Его дружки из высших сфер... Скорее даже не дружки, а подельники. Спасая Обухова, они уже перепробовали все средства. Особый отдел для них как бы последний козырь. Вот и нашли подход к Горемыкину. Ты же наши порядки знаешь...
— То, что Обухова пытаются спасти даже в столь безнадёжной ситуации, говорит в его пользу. Но наличие в преступлении корысти свидетельствует против него. Я бы на месте джинна-мстителя придумала что-то другое. Например, оскорбила какую-нибудь национальную святыню или изнасиловала всенародно любимую артистку. Представляете, какой бы резонанс это вызвало!
— Нынешние артистки сами кого хошь изнасилуют, — буркнул Кондаков. — И учти, похищенные Обуховым деньги до сих пор не найдены. Он всё валит на джинна.
— Кто внёс за него залог?
— Какой-то благотворительный фонд. Скорее всего подставные лица... Хотя деньги оказались чистыми.
— Давайте пока оперировать фактами. — Пальцы Людочки забегали по клавиатуре ноутбука. — Обратимся к личному делу Обухова... До восемьдесят третьего года в его биографии нет никаких изъянов. Служил честно, в карьеристах не числился, имел репутацию порядочного человека.
— Не было возможности урвать, отсюда и честность, — возразил Кондаков. — В Обухова не джинн вселился, а банальная человеческая алчность. Видела бы ты, какое бессовестное стяжательство процветало тогда в Афганистане!
— Спорить не буду. Но всё, что касается Обухова, — это пока лишь ваши домыслы. — Людочка всматривалась в строчки, мелькавшие на экране ноутбука. — Полевой командир Хушаб Наджи действительно существовал, хотя причиной его гибели называют междоусобные распри пуштунских и таджикских племенных группировок... А с чего вы взяли, что он был исмаилитом?
— Уж и не помню, от кого я это услышал. Но речь шла о том, что если каждого шиита считать фанатиком, то исмаилиты — фанатики вдвойне. Неудивительно, что джинны для них — реальные существа, созданные аллахом из чистейшего пламени.
— Спустя примерно год после смерти Наджи у Обухова начались неприятности, — не спуская глаз с экрана, продолжала вещать Людочка. — Ему предъявили целый букет обвинений. И утрату бдительности, и служебные злоупотребления, и самоуправство, и многое другое. Некоторое время он находился под домашним арестом в офицерской гостинице, а потом был отправлен в Союз. Тут опять начинается грязная история. Покидая Кабул, Обухов напросился сопровождать гроб с телом сослуживца. Он благополучно доставил груз «двести» до места назначения, присутствовал на похоронах, но на новое место службы так и не явился. На этом военная карьера Обухова закончилась. Спустя год, когда к погибшему офицеру собрались подхоронить мать, могила оказалась пустой. Гроб пропал.