— Врёт, — вновь закутываясь в тряпки, подтвердил Посибеев. — В наших краях сейчас воды по колено, а в лесу и того больше. Утопиться там можно, а заблудиться нельзя.
— Я ничего не собираюсь вам доказывать. — По примеру хозяйки Цимбаларь тоже напустил на себя отрешённый вид. — Мне бы выпить чего-нибудь горячительного и отдохнуть чуток. А то ног от усталости не чувствую. За всё заплачу, можете не сомневаться.
— Я и не сомневаюсь. — Посибеев опять вскочил, ещё резвее, чем прежде. — За отдых мы денег не берём, а горячительное в магазине даром не дают. Так что гони бабки.
— За этим дело не станет. — Цимбаларь выложил на подоконник (наверное, самое чистое место в комнате) заранее заготовленные купюры того достоинства, которые в народе называются «шушвалью». — Заодно и на зуб чего-нибудь возьмите.
— На зуб у нас и своё найдется. По такому случаю можно даже петушка зарезать. — Посибеев молниеносно сграбастал деньги, но тут же передал их своей благоверной: — Дуй на разъезд к Циле. Только в темпе. Одна нога здесь, другая там.
Посибеева, не говоря ни слова, перекинула платок с плеч на голову и степенно удалилась, будто бы ходить за водкой к чёрту на кулички было для неё самым обычным занятием.
— Курва! — сказал Посибеев ей вдогонку. — Пока где-нибудь не перепихнётся, домой не жди.
— Как же мы тогда без выпивки обойдёмся? — забеспокоился Цимбаларь.
— Не переживай. Уж она-то перепихнётся обязательно, — заверил гостя Посибеев. — Тут недалече пастухи стадо пасут, а на сороковом километре солдаты рельсы меняют. Найдет себе щекотунчика. Так что скоро обратно явится… Тебя как звать-величать?
— Александр, — представился Цимбаларь.
— А меня Никодим Иваныч. Для своих просто Никудыша… Надолго к нам?
— Отдохну немного и пойду дальше.
— Если тебе через границу надо, так и скажи, не робей. Ночью переведу. Всего за два пузыря, — предложил Посибеев.
— Спасибо, не надо. У меня семья в Пскове осталась, — соврал Цимбаларь. — Волноваться будут.
— Дело хозяйское, — не стал спорить Посибеев. — Семья, натурально, уважения требует. Хотя, с другой стороны, дешевле двух пузырей не бывает. Сходили бы на денёк и вернулись живым манером. За одну ходку можно на месяц веселой жизни заработать.
— Что же ты сам не ходишь? — поинтересовался Цимбаларь.
— В одиночку не дойду, — честно признался Посибеев. — Туда надо водяру нести и сигареты. Я по дороге нажрусь и засну прямо у пограничного столба… Да и оборотного капитала не имеется.
— Давно тут живёшь? — спросил Цимбаларь, начиная исподволь готовить почву для откровенного разговора.
— Давно. Ещё при советской власти сюда перебрался. Из Смоленской области.
— А там что не понравилось? Леса и болота те же самые.
— Долгая история. — Хотя возвращение посыльного (вернее, посыльной) ожидалось не раньше чем через час-два, Посибеев всё время поглядывал в окошко. — Я, между прочим, потомственный земледелец. Работал механизатором в колхозе «Заря коммунизма». За уборку зерновых имел кучу почётных грамот. Раз даже к ордену хотели представить… В восьмидесятом году перед жатвой началась эта всемирная Олимпиада. Нас она, конечно, ни хвостом, ни боком не касалась, но какой-то мудак из обкома партии объявил почин: дескать, каждый передовой комбайнер должен вызвать на социалистическое соревнование одного спортсмена-олимпийца, имеющего отношение к Смоленской области. Мне в соперники назначили боксёра. Не то Педридзе, не то Пердадзе. Грузина. Он у нас армейскую службу в спортбате проходил… Я, признаться, про эти дела сразу забыл. Своих забот хватало. Убрал за сезон пятьсот тонн зерна, а боксёра, как на беду, в первой же схватке вырубили. Нашла, как говорится, коса на камень… Всё бы хорошо, да по случаю Дня урожая решили подвести результаты соцсоревнования. Того боксёра чуть ли не силком из Москвы вытребовали. Мы с ним плечом к плечу на сцене стояли. Мне холодильник «Саратов» достался, а ему только букет цветов. Короче, шиш с маслом. Мне хлопают, а ему свистят. Знамо дело, чужой, да ещё чёрножопик. Он и так смурной был, а тут, вижу, мрачнеет час от часу. До самой ночи злобу копил, пока банкет не кончился. А потом в укромном местечке так дал мне по сусалам, что я только на второй день в хирургии очнулся. Сотрясение мозга и перелом челюсти в трёх местах. Способный, значит, боксёр был. На следующей Олимпиаде мог бы прославиться. А так срок схлопотал из-за собственной дурости. На суде этот Пердадзе вообще пообещал мне голову снять. Вот я и рванул сюда от греха подальше. Тем более что после сотрясения мозга мне уже не до комбайна было. Оставалось только подвозчиком кормов на свинарнике работать…
— Про героев социалистического соревнования я слышал, — сказал Цимбаларь, которого эта история весьма позабавила. — А вот про жертву социалистического соревнования слышу впервые. Прими, Никодим Иванович, мои самые искренние соболезнования.
— Тебе смешно, а у меня челюсть в сырую погоду словно разламывается, — обиделся Посибеев. — А поскольку другой погоды здесь не бывает, можешь представить мои мучения. Только чемергесом и спасаюсь. Раньше свой гнал, да участковый, иуда, аппарат разбил.
Цимбаларь, успевший составить об участковом самое положительное мнение, был неприятно удивлён. Лишать человека единственного лекарства — это грех при любом общественно-политическом строе, а тем более при таком, для которого ещё даже подходящего названия не придумали.
Так в уморительных разговорчиках прошло больше часу, и вскоре снаружи призывно заблеяли овцы и закудахтали куры.
— Возвращается, паскуда, — констатировал Посибеев. — Отдрючилась. Потешила блуд. Гадом буду, изувечу.