— Я бы так не сказал, — возразил велеречивый Кульяно. — Понимание ангельской речи даётся мне так же легко, как сочинение музыки Моцарту или стихосложение Пушкину.
— Да и берёте вы за свои труды, наверное, не меньше, чем Моцарт. — Как Цимбаларь ни крепился, а удержаться от колкости всё же не смог.
Однако Кульяно пропустил эту реплику мимо ушей — надо полагать, уже привык. Тут в разговор мужчин вмешалась Людочка, уже покончившая с кормлением ребёнка.
— Всё это, конечно, весьма любопытно и поучительно, но нас больше занимает собственный ребёночек.
— Как раз к нему я сейчас и перехожу. — Кульяно принял строгий вид. — В нашем деле без преамбул никак нельзя… Если мне не изменяют врождённые способности, опыт и интуиция, душа, воплотившаяся в вашего ребёночка, прежде принадлежала особе мужского пола, умершей насильственной смертью в расцвете лет.
— Вот те на! — вырвалось у Цимбаларя.
— Кстати, ничего плохого в этом нет, — продолжал Кульяно. — Долгие годы увядания и немощи влияют на душу гораздо хуже, чем внезапная ранняя смерть. Кроме того, в случаях, подобных нашему, душа гораздо быстрее адаптируется в новом теле.
— Но это всё общие слова. — В голосе Людочки сквозило разочарование. — А нам хотелось бы знать подробности. Предыдущая клиентка, например, громогласно заявила, что её ребёнок обрёл душу царицы Савской.
— Это уже собственные домыслы мамаши! — поморщился Кульяно. — Я всего лишь сообщил, что душа, доставшаяся её дочке, прежде принадлежала страстной и властолюбивой женщине, за две тысячи лет до нашей эры обитавшей где-то в районе Африканского Рога. Ни про какую царицу даже слова не было сказано. Разве не бывает страстных и властолюбивых домохозяек?
— Сколько угодно, — подтвердил Цимбаларь.
— Нет людей более тщеславны, чем родители маленьких детишек! — Видимо, замечание Людочки задело Кульяно за живое. — Каждый видит в своем наследнике потенциального гения: музыканта, спортсмена, учёного, военачальника. Позже, когда эти юные дарования превращаются в бездельников, алкоголиков и домашних тиранов, амбиции улетучиваются, но, склонившись над колыбелью, каждый надеется на лучшее… Так и быть, я попытаюсь восстановить некоторые моменты, способные пролить свет на прошлое новоявленной души. — Он наморщил лоб, как бы пытаясь освежить память и активизировать мыслительные процессы.
— Почему бы вам для удобства не пользоваться магнитофоном? — поинтересовалась Людочка.
— Я не уверен, что с помощью технических средств можно воспроизвести все тончайшие нюансы ангельской речи. Плач, конечно, запишется, но сохранится ли в нём прежний глубокий смысл — вот в чём вопрос.
— Это уж точно, — кивнул Цимбаларь. — Мистика и наука несовместимы.
— Не мешай! — цыкнула на него Людочка. — А вы, профессор, продолжайте, продолжайте.
— Обычно воины, погибшие в бою, проклинают своих врагов, — задумчиво произнёс Кульяно. — В нашем случае всё иначе. Душа, ещё не до конца осознавшая случившуюся с ней перемену, до сих пор пребывает в состоянии тягостного недоумения. Она пытается взывать к своей супруге, судя по всему, венценосной особе, к родному брату, состоявшему прежде в ближайших советниках, к взрослому сыну, находящемуся на чужбине, к осиротевшему народу… И вот что ещё — у души сохранилось воспоминание о резкой боли, возникшей где-то в районе уха.
— Пальнули в ухо из волыны, вот и все дела, — с видом знатока промолвил Цимбаларь.
— Нет, такая боль в памяти не сохраняется, говорю вам это как дипломированный врач. Между первыми болезненными ощущениями и смертью прошло достаточно много времени, что при выстреле в упор невозможно…
— Значит, в ухо влили сильнодействующий яд, что в Средние века случалось сплошь и рядом, — заявила Людочка. — Тогда здесь и голову ломать нечего! Это датский король, уж и не помню, как его звали, отец принца Гамлета и муж королевы Гертруды, погибший в результате заговора.
— Ну вот, сразу пошли в ход ярлыки, — огорчился Кульяно. — Но в речах, которые мне только что довелось услышать, не было и намёка на Данию, замок Эльсинор, холодное море и христианские традиции. Наоборот, некоторые слова можно истолковать как память о пальмах, верблюдах, раскалённых песках. Мне даже кажется, что боль в ухе как-то связана с укусом ядовитой змеи. Возможно, спящему человеку сунули в ухо разъярённую змею небольшого размера — песчаную эфу или карликовую мамбу. Такой укус всегда смертелен, поскольку не позволяет отсосать яд или удалить поражённые ткани.
— Пусть это был не датский король, а, скажем, дагомейский, — примирительно произнёс Цимбаларь. — Разница несущественная.
— Готов согласиться с вами. — Кульяно демонстративно глянул на часы. — К сожалению, ничего более определённого сообщить не могу… К тому же ваше время истекло, даже учитывая двойной тариф.
— Тем не менее нашему знакомству суждено продолжиться, — переглянувшись с Людочкой, сообщил Цимбаларь. — Скажем прямо, сюда мы явились не из праздного любопытства, а по долгу службы. Желаете взглянуть на наши удостоверения?
— Не мешало бы. — На пухлой физиономии Кульяно появилась кислая улыбочка.
— Мне это нетрудно, но в удостоверение вложено постановление о вашем аресте. Если я предъявлю его вам, обратной дороги уже не будет.
— А разве сейчас она есть? — демонстрируя чудеса самообладания, осведомился Кульяно.
— Есть, — кивнул Цимбаларь. — Хотя, честно сказать, шансов немного. Примерно пять из ста.
— Вполне приличные шансы, — обрадовался Кульяно. — Поэтому, с вашего позволения, я не буду распускать посетителей.
— Шутка неуместная! — Цимбаларь придал своему лицу так называемое прокурорское выражение, подсмотренное по телевизору у одного весьма видного деятеля российской юриспруденции. — Лейтенант Лопаткина, заприте дверь.