Кондаков посмел что-то вякнуть о желательности письменного распоряжения, но Горемыкин так глянул на него, что у старого законника сразу пропал дар речи.
— Надеюсь, вы понимаете всю меру ответственности, которая ложится на ваши плечи? — продолжал начальник, обращаясь как бы к своему собственному мутноватому отражению. — Каков бы ни был результат расследования, он не должен стать достоянием общественности. Гласность гласностью, но закон о государственной и служебной тайне ещё никто не отменял.
— Постараемся всё сделать в лучшем виде, — заверил начальника Цимбаларь. — Будем регулярно докладывать вам о каждом своём шаге.
— В этом нет необходимости, — взгляд начальника переместился на потолок, что было плохим предзнаменованием. — С сегодняшнего дня я нахожусь в очередном отпуске. А моему заместителю знать о целях расследования совершенно необязательно.
— На содействие иных служб можно рассчитывать? — к Кондакову вернулась речь, правда, вместе с икотой.
— Не только можно, но и нужно. Само собой, не посвящая их в главное… Что касается трупа, из-за которого и разгорелся весь этот сыр-бор, я распорядился доставить его в один из частных моргов. Там он никому не будет мозолить глаза.
— А как быть с территориалами? — поинтересовался Цимбаларь. — Забирать у них материалы?
— Зачем же. Пусть делают своё дело. А мы займёмся параллельным расследованием.
— Так-то оно так, но хотелось бы знать, что они успели накопать.
— Для сбора необходимой информации в районный отдел будет направлен ответственный работник главка. Официальная версия — инспекторская проверка. Роль инспектора исполнит капитан Цимбаларь. Соответствующее предписание уже заготовлено. — Горемыкин возложил длань на кожаный бювар, находившийся слева от него. — Заодно придётся провести учебную тревогу, стрельбы из табельного оружия, совещание с участковыми и приём жалоб от населения. По результатам проверки составите справочку о состоянии служебной деятельности и боевой подготовки отдела. Всё должно быть оформлено так, чтобы потом комар носа не подточил.
Теперь окаменел уже Цимбаларь, чья пылкая душа терпеть не могла всякой показухи, апофеозом которой и были так называемые инспекторские проверки. Но он уже понял, что никакие возражения сегодня не принимаются, а потому смолчал.
— Теперь касательно вас, Людмила Савельевна, — Горемыкин говорил так, будто бы видел Людочку впервые. — Хочу поздравить с включением в только что созданную оперативную группу. Как говорится, сами кашу заварили, сами и расхлёбывайте.
— А как же быть с моей службой? — пролепетала Людочка, подавленная холодностью Горемыкина.
— Своему непосредственному руководству вы предоставите справку о наличии у вас беременности сроком в тридцать две недели. — Горемыкин вновь похлопал по своему бювару. — Она, естественно, фальшивая, но составлена по всей форме с подлинными реквизитами. Этот документ избавит вас от рутинной работы и в то же время позволит без помех посещать экспертно-криминалистический центр. Сиё, в свою очередь, освободит нас от необходимости составлять официальные запросы.
— Ну а потом? — поинтересовалась Людочка, почему-то ощупав свой чисто символический животик. — Что я скажу, когда после окончания расследования вернусь на службу?
Тут уж Кондаков не стерпел и наставительно изрёк:
— Если оперативная необходимость того требует, придётся родить. Ты ведь в правоохранительных органах работаешь, а не в стриптизе. Мы в твои года на смерть шли за правое дело.
— Пётр Фомич, как всегда, утрирует, — поморщился Горемыкин. — Есть и другие, куда менее кардинальные решения. Например, можно представить всё так, будто бы у вас случился выкидыш… Впрочем, — он перевёл взгляд с Людочки на Цимбаларя и обратно, — совсем не исключено, что в процессе расследования вы действительно забеременеете.
Это была первая шутка, которую сегодня позволил себе начальник, и, надо сказать, вышла она не совсем удачной. Зардевшаяся Людочка дерзко ответила:
— Я, между прочим, получая погоны, давала клятву: всё, что нужно, держать на замке. И язык, и сердце, и то, посредством чего беременеют. Так не проще ли будет Петру Фомичу родить вместо меня?
— Надо будет — я ещё и не такое сделаю, — на полном серьёзе пообещал Кондаков.
В самый разгар этой перепалки в кабинет вошёл мальчуган лет семи-восьми, одетый в мешковатый джинсовый комбинезончик. На голове у него была бейсболка, козырёк которой скрывал не только глаза, но и нос, на ногах — грязные кроссовки. Щёчки горели неестественным румянцем — то ли аллергическим, то ли чахоточным.
Не говоря никому ни слова, он приблизился к столу, за руку поздоровался с Горемыкиным, а потом обнялся с Кондаковым, для чего последнему пришлось согнуться чуть ли не пополам.
— Хорошо выглядишь, Ванечка, — сказал Кондаков без всякого сюсюканья, как равный равному.
— Маленькая собачка — всегда щенок, — хрипловатым голосом ответил пацан и, усевшись по другую сторону стола, вытащил пачку сигарет.
Сколько помнил себя Цимбаларь, в этом кабинете никогда не курили, а сейчас Горемыкин без всяких прекословий пододвинул странному гостю хрустальную вазочку, призванную заменить собой отсутствующую пепельницу.
Однако пацан не обратил на эту услугу никакого внимания и, жадно затянувшись, стряхнул пепел в спичечный коробок, который держал перед собой.