— Ох, полегчало, — он даже зажмурился от удовольствия. — Считай, две недели табака не нюхал.
— Что так? — участливо поинтересовался Кондаков.
— А это ты видел? — пацан сдернул с головы бейсболку и под ней оказались две довольно жиденькие косички, украшенные белыми бантами. — Под девчонку работаю. Целый день у всех на виду. Маньяка-педофила подманиваю. Сегодня вечером последний выход.
— Хочу представить вам нашего нового сотрудника Ивана… — начал было Горемыкин.
— Можно без отчества, — перебил его наглый недомерок, пуская в потолок струю дыма. — И без фамилии. Зовите меня просто Коршун.
— Иван… э-э-ээ… Коршун, — начальник слегка поперхнулся, — сыщик, как говорится, милостью божьей.
— Причём в третьем поколении, — добавил Кондаков.
— В четвёртом, — поправил малыш. — Прадед мой состоял филёром в сыскном отделении Департамента полиции. Теперь об этом, слава богу, можно говорить вслух… Одним словом, будем знакомы.
Ваня Коршун легко соскочил со стула и приблизился к сидевшей в сторонке парочке (остальных присутствующих он, похоже, знал прекрасно). Как истый джентльмен Ваня сначала облобызал запястье Людочки и отпустил в её адрес замысловатый комплимент, а уж потом обменялся с Цимбаларем энергичными рукопожатиями.
— Наслышан, весьма наслышан, — сказал Ваня, распространяя лёгкий запах коньяка.
— «Квинт» употребляешь? — по-свойски поинтересовался Цимбаларь.
— Вообще-то я употребляю «Мартель», но его в наших забегаловках не сыщешь, — откровенно ответил Ваня.
Только внимательно приглядевшись, можно было понять, что это никакой не ребёнок, а взрослый человек очень маленького роста, короче говоря, карлик, но сложенный на диво пропорционально.
— Как я посмотрю, при формировании вашей опергруппы оказались соблюдены все правила политкорректности, — промолвил Горемыкин. — Есть и женщина, и ветеран…
— И инвалид, — бесцеремонно добавил Ваня Коршун.
— И чернокожий, — не сдержался Цимбаларь.
— Тогда не смею вас задерживать. Действуйте. — Горемыкин передал бювар с документами Кондакову, что было равносильно вручению маршальского жезла. — Как говорится, ни пуха ни пера.
— К чёрту! — дружно ответили все, кроме Вани, наслаждавшегося курением.
— Люди вы самостоятельные, поэтому обязанности внутри опергруппы распределите по собственному усмотрению, — продолжал Горемыкин. — Через месяц встретимся.
— А если мы уже завтра дело раскрутим? — полюбопытствовал Цимбаларь.
— Хотелось бы надеяться. Но результат вы всё равно доложите через месяц, — сказано это было с нажимом на последнее слово. — А сейчас позвольте откланяться. Через два часа мне нужно быть в аэропорту.
— На Кипр, наверное, собираетесь, — льстивым голосом осведомился Кондаков. — Или в Швейцарию?
— Свой отпуск я обычно провожу в горных ашрамах Непала, — покидая кресло, небрежно ответил Горемыкин.
Все гурьбой направились к выходу, и провожал их запечатлённый на портрете ясный взор президента Российской Федерации Ильи Владимировича Митина — политика с безукоризненной репутацией, стопроцентного русака православного вероисповедания, поощрявшего, впрочем, и все другие официальные конфессии, примерного семьянина, спортсмена, либерала умеренного толка, в прошлом разведчика, преподавателя, администратора и экономиста, пользующегося безоговорочной поддержкой мирового сообщества и симпатиями подавляющего большинства сограждан.
Просто не верилось, что кто-то мог покуситься на такого человека.
— Каков жук! — возмутился Кондаков, когда Горемыкина и след простыл. — Ведь специально в отпуск ушёл, чтобы ответственность с себя снять! Могу поспорить, что приказ подписан задним числом. Вчерашним или позавчерашним. Если мы опростоволосимся — с него взятки гладки. А если, наоборот, докопаемся до истины — героем окажется он.
— Похоже, Пётр Фомич, вы утрируете опять и опять, — вздохнула Людочка. — Приказы по личному составу подписываются раз в неделю по пятницам. А сегодня среда.
— Да ему наших кадровиков вокруг пальца обвести, как мне, извиняюсь, облегчиться! — не сдавался Кондаков. — Не человек, а налим скользкий. И откуда только такие берутся?
— Ты у него сам спроси, — посоветовал Ваня Коршун. — А то, что ты сейчас говоришь, называется «красноречием в сортире».
— И спрошу! — пообещал Кондаков. — Обязательно спрошу. Когда на пенсию оформлюсь.
— Ну ладно, я тоже пошёл. — Ваня поручкался со всеми, не пропустив и Людочку. — Мой клиент, наверное, уже на охоту вышел.
— Может, помочь тебе? — предложил Цимбаларь.
— Ещё чего! — фыркнул Ваня. — Я этого любителя клубнички порву, как морской лев пингвина!
По самые локти засунув руки в карманы комбинезончика, он устремился к лифту. Глядя Ване Коршуну вслед, Цимбаларь неопределённым тоном произнёс:
— Шустрый щегол.
— Этому щеглу, между прочим, побольше лет, чем тебе, — заметил Кондаков. — И заслуги его не идут ни в какое сравнение с твоими.
— А почему он свою фамилию скрывает? — полюбопытствовала Людочка. — И отчество тоже.
— Забавные они очень. — Кондаков расплылся в улыбочке. — Фамилия Верзилов, а отчество Самсонович. Иван Самсонович Верзилов! Вот он и взял себе кличку — Коршун.
— Хорошо, что не Орёл, — буркнул Цимбаларь.
— Коршуном его деда звали, — пояснил Кондаков, — Льва Рюриковича Верзилова. Он в тридцатые годы таких авторитетов, как Федя Ювелир и Савка Шкодник повязал. В музее криминалистики выставлен топор Савки и удавка Ювелира… Между прочим, в роду Верзиловых все женщины рождаются нормальной комплекции, а мужики лилипуты, как на подбор.