И тем не менее я не считаю, что толкование особого пути немецкой истории в XIX–XX веках было опровергнуто или что от него следует в ближайшее время отказаться.
Эмпирические результаты амбивалентны. Несомненно, кое-что — как, например, аристократический флёр высшей буржуазии и ее отход с конца XIX века от либерализма — было в меньшей степени специфически немецким феноменом: скорее речь идет о широко распространенном в Европе явлении. Кроме того, следует согласиться, что домодерные и небуржуазные черты империи долгое время преувеличивались. Период между 1871 ‐ м и 1914 годами был в действительности полон модерной динамики, например в области науки, искусства и культуры. Инте нсивные разыскания последних лет привели к тому, что национал-социализм сегодня понимается не столько как результат домодерных пережитков и анахронистических традиций, а скорее как феномен самой модерности. Это преуменьшает состоятельность теории особого пути.
Однако критические исследования последних десятилетий не опровергли, а подтвердили решающие основания этой теории. Первое: в Германии и только в Германии три фундаментальные проблемы развития современного общества оказались на повестке дня почти одновременно, то есть в третьей четверти XIX века. Это, во-первых, образование национального государства, во-вторых, решение конституционной проблемы и, в-третьих, социальный вопрос как следствие уже начавшейся индустриализации. С совпадением по времени и взаимной обусловленностью этих трех кризисов было связано их неокончательное разрешение, что оказало влияние на многие процессы в Германии: например, на особенности рано получившего самостоятельность и образовавшего фундаментальную оппозицию рабочего движения, на ярко выраженную слабость партийного либерализма, на тесные границы гражданской власти в империи и черты нетерпимости в политической культуре того времени, на формирование национального государства «кровью и железом» и, как следствие, на начавшееся повышение армейского престижа в обществе и государстве.
Второе: сегодня уже едва ли кто-то вообще может говорить о «дефиците буржуазности» в Германии XIX — начала XX века. Впрочем, ясно, что буржуазия у нас меньше повлияла на общество в целом, чем в Швейцарии, Франции, Италии или Нидерландах.
Третье: позднейшие исследования вновь подтвердили основной факт немецкого развития, который подчеркивался и теорией особого пути, — значимость и непрерывность бюрократической традиции. Германская экспансия на Запад и Восток базировалась на рано оформившемся, эффективном, авторитетном, оказывавшем мощное воздействие профессиональном чиновничестве и на долгой традиции успешных реформ «сверху». Она основывалась на сильном авторитарном государстве, которое многого добивалось и неслучайно обрело широкую поддержку, но — как бы в расплату — была связана с особой слабостью гражданско-либеральных ценностей. Бюрократическая традиция влияла на самые разные стороны действительности: формирование социальных классов и слоев, систему школьного образования, структуру и менталитет буржуазии, рабочее движение и партийную систему, организацию крупных предприятий и даже на социальную теорию такого ученого, как Макс Вебер. Бюрократическая традиция облегчила в Германии ранний подъем социального государства и в течение долгого времени — вплоть до сегодняшнего дня — помогала обеспечить потенциал и дееспособность этого общества, что с различных точек зрения заслуживает одобрения и ни в коей мере не является чем-то само собой разумеющимся. Однако, кроме того, традиция сильного чиновничьего государства способствовала созданию преград для развития парламентаризма в империи и независимых государствах до 1918 года. Бюрократические традиции формировали менталитет. В самых различных социальных сферах от государства ожидали слишком многого, и если эти ожидания не оправдывались, то легко могли перерасти в критику и, наконец, протесты против системы [Kocka 1992: 24–25; Wehler 1995: 449–486].
Определенно, картина краха Веймарской республики и победы национал-социализма усложнилась и изменилась. Задавая вопрос о причинах, необходимо различать возникновение и прорыв национал-социализма, с одной стороны, и слабость и гибель Веймарской демократии — с другой. Выведение национал-социализма за пределы традиций немецкого особого пути направляет на ложный след; к тому же данное течение было слишком новым, слишком модерным, слишком отчетливо представляло собой часть европейского феномена. Однако то, что в Германии национал-социализм встретил крайне слабое сопротивление; то, что Веймарская республика по сравнению с нацистским натиском была чересчур слаба и беспомощна, а ее парламентаризм столь плохо работал; то, что ее элита едва ли принимала республику; то, что политической культуре того времени очевидно не хватало государственной поддержки, — все это было в значительной степени связано с традициями, которые снова и снова настойчиво анализировались с точки зрения теории особого пути [Winkler 1993].