В связи с теорией особого пути Германии с 1970 ‐ х годов часто упоминают, что путь этот закончился с возникновением ФРГ — как непрямое следствие диктатуры, войны и краха, как результат осознанной саморефлексии, как плод прозападной политики и развития парламентско-демократических начал. Спустя какое-то время эти новации встретили одобрение широких слоев населения и получили поддержку и право на жизнь от оккупационных властей Запада в условиях холодной войны. Это ви́дение немецкой истории через призму теории особого пути было подтверждено исследованиями и опытом последних лет. Даже воссоединение Германии 1989–1990 годов можно истолковать в аналогичном ключе: элементы особого пути, и прежде всего его жесткая авторитарность, продолжали существовать в ГДР в форме реального социализма, в то время как в ФРГ особый путь уже давно окончился. В этом смысле в 1989–1990 годах немецкий особый путь прерывается и там, где он еще сохранялся (в сильно измененной форме), при том что ФРГ, чей строй распространился на восток, тем самым не была ограничена рамками особого пути между Западом и Востоком [Kocka 1995b; Materialien 1995: 591f].
Намечающаяся европеизация взгляда на катастрофы XX столетия выходит за привычные границы национальной истории (и это стоит приветствовать). Тем не менее невозможно и непозволительно забывать о том, что Германия была центром европейского фашизма и что Вторая мировая война, как и Холокост, исходила именно отсюда. Европеизация понимания национал-социализма имеет четкие пределы [125]Как бы то ни было, вопросы, ответ на которые искала теория особого пути, остаются острыми и по сей день.
Как обстоят дела со слабеющей убедительностью теории особого пути, по мере того как национал-социализм все дальше уходит в прошлое? Как можно предположить спустя пятьдесят с лишним лет, после новой важной вехи (1989–1990), в контексте социально-экономических и социокультурных проблем, которые типичны не только для Германии, но и в целом для современных западных обществ, сила возможных толкований, содержащихся в теории особого пути, уменьшается, и было бы хорошо, если бы стремление понимать немецкую историю sub specie «1933 года» ослабло. Долгая фаза самокритики, которая нашла отражение в подчеркнуто скептическом взгляде на немецкую национальную историю, предположительно уже завершилась [126]Тем самым убедительность теории особого пути разрушилась, поскольку она отвечает на вопросы, которые сейчас, в конце столетия, едва ли кем-то задаются.
Об этой тенденции свидетельствуют некоторые из сегодняшних дискуссий историков и публицистов. Кроме того, бросается в глаза, что сравнительный анализ обращен сегодня больше к сопоставлению между коричневыми и красными, фашистской и коммунистической диктатурой, которое долгое время табуировалось, чем к сравнению между развитием Германии, приведшим к диктатуре, и западноевропейскими путями развития, которые такая судьба миновала.
Правда, не подлежит сомнению, что интерес к национал-социалистической Германии и ее чудовищным преступлениям нисколько не ослабевает. Чем интенсивнее историки занимаются второй немецкой диктатурой — ГДР, тем больше внимания уделяют и первой — национал-социалистической. Национал-социалистическая Германия больше представлена в историческом сознании сегодня, чем двадцать лет назад, и непохоже, чтобы ситуация в ближайшем будущем изменилась. Немецкая катастрофа 1933–1945 годов, лишь частью которой, хотя и наиболее ужасной, был Холокост, остается периодом, когда немецкая и мировая история переплелись особенно плотно, теснее, чем когда-либо еще в Новое время. Это неприятно и неизбежно: часть истории, которая не исчезает со временем, а становится все более явной. Пока это так, вопросы, на которые отвечала теория особого пути, останутся актуальными.
125
Теперь достоверно известно о переплетении европейских и немецких стандартов: [Friedländer 1998].