В конце концов переработка оставшихся трех частей первого тома так и не была предпринята, они не появились в печати ни даже в изначальном виде, ни в «юбилейном» издании, ни позже. Это привело к более радикальному результату, чем мог себе представить автор, принимаясь за подготовку нового издания: его некогда знаменитые формулировки, касавшиеся российского «своеобразия», и его характеристика Московского государства как своего рода самостоятельной силы в русской истории были почти совершенно забыты [56].
В конце введения к первой части первого тома в редакции 1937 года Милюков с дотошностью, которая могла бы удивить читателей, знакомых с работой лишь по «юбилейному» изданию, прослеживал эволюцию собственного понимания вечного вопроса русского Sonderweg:
Мне остается задержаться на том, что было одной из основополагающих характеристик «Очерков» и остается таковой, как мне кажется, и в настоящем издании. В борьбе двух противоположных интерпретаций русской истории, одна из которых выдвигала на передний план сходство русского исторического процесса с европейским, доводя это сходство до полного тождества, тогда как другая отстаивала русское своеобразие, доводя его до полной несравнимости и исключительности, автор занимал примиренческую позицию. Он понимал русский исторический процесс через синтез обеих характеристик, своеобразия и сходства. В то же время, однако, черты своеобразия, пожалуй, были выделены несколько ярче, чем черты сходства (курсив мой. — Т. Э.). В этом, несомненно, следует усматривать влияние моего учителя, В. О. Ключевского, наиболее своеобразного из русских историков [Милюков 1937: 29].
Когда готовилось первое издание, продолжал Милюков, вопрос о своеобразии не казался проблемным: изначальный спор славянофилов и западников уже стих. Марксисты возродили этот диспут, выдвигая против учения народников о русском своеобразии доктрину сходства с европейским экономическим процессом, но влияние этих противников своеобразия было еще невелико. С тех пор, однако, спор этот не сошел на нет, но был возобновлен с новой силой младшим поколением ученых: сначала появились сторонники феодализма, в первую очередь Павлов-Сильванский (в чьих прекрасных работах тем не менее сходства явно преувеличены); затем, после войны и революции, пришло еще более молодое поколение евразийцев, утверждавших абсолютное своеобразие России, находясь под впечатлением от российской катастрофы и основываясь в основном на географическом факторе:
Моя задача в настоящем издании была, таким образом, двойственной: с одной стороны, мне приходилось использовать все, что было ценного в работах обоих направлений. С другой стороны, необходимо было устранить то, что было искусственного в их противостоянии, и включить оставшееся, то, что соответствовало истине, в синтез «Очерков» [Милюков 1937: 30].
Особой задачей нового издания стал анализ условий «месторазвития», игравших ключевую роль в теории евразийцев, из чего последовал вывод (озвученный прежде в английской лекции), что преобладал европейский элемент и что «даже в отдаленный доисторический период мы смогли найти начала связей России с Европой» [Милюков 1937: 30].
Наконец, старинный спор о своеобразии или сходстве русского и европейского развития вошел в новую стадию оживления, когда он был возобновлен, «конечно, в иной форме», в рамках официальной доктрины нынешних российских правителей:
Марксизм очевидным образом исключал доктрину русского своеобразия, проповедуя монистическое видение исторического процесса. Однако жизненная правда привела к созданию нового варианта ортодоксальной доктрины. В несколько завуалированном виде в учении Ленина, но совершенно открыто в учении Сталина русские коммунисты-марксисты приняли точку зрения, согласно которой своеобразие России заключалось в самом предусмотренном их теорией процессе перехода от капитализма к социализму. Была изобретена известная теория «социализма в одной стране», тем самым учение евразийцев соединилось с национализированной марксистской доктриной и экспериментами Сталина над телом русской действительности [Милюков 1937: 30–31].
56
Это наблюдение основано на недавнем перевыпуске «юбилейного» издания (с посмертным приложением), редакторы которого парадоксальным образом проигнорировали его неполноту: [Милюков 1993], — а также на отсутствии в нескольких недавних исследованиях, посвященных Милюкову, отсылок к его ранним взглядам на Московское государство и общество.