Табл. 3
Вы согласны или не согласны с тем, что наша страна отличается особой самобытностью и духовной культурой, превосходящей все другие страны?
(в % от числа опрошенных в каждом исследовании)
N = 1600 человек
Табл. 4
Вы согласны или не согласны с тем, что русский человек обладает особой душевностью, которая не свойственна «западному» человеку? (в % от числа опрошенных в каждом исследовании)
N = 1600 человек
Табл. 5
Вы согласны или не согласны с тем, что русскому человеку чужда мелочная расчетливость «западного» человека? (в % от числа опрошенных в каждом исследовании)
N = 1600 человек
В приведенных ответах и перечисленных особенностях советского строя и человека можно видеть символическую транскрипцию нескольких фундаментальных обстоятельств исторического существования СССР и коллективной жизни в советском социуме.
С одной стороны, в представлении страны (России, СССР) как целого обращают на себя внимание устойчивые значения внешней угрозы или по крайней мере недоброжелательного окружения — прежде всего воображаемого неприятия и неприязни со стороны Запада. С другой, символический «центр мира» в описываемой картине помещается «там», за непреодолимой границей. Иными словами, в понятие здешней особости, кроме (или в результате) организованной и организованно воспроизводимой неосведомленности абсолютного большинства населения о жизни «за бугром», входит сознание своей периферийности, а то и резче — отсталости и в этом смысле вторичности, производности, всего лишь запоздалой реактивности по отношению к тамошнему «большому миру». Последний, соответственно, наделяется значениями инициативы, активности, динамичности (обобщенно говоря, самостоятельности). Но эти значения — так работают механизмы коллективного вытеснения и проекции! — кодируются исключительно в категориях враждебности по отношению к «нам». Временами это явная опасность, временами — (коварно) затаенная угроза.
Табл. 6
Как вы думаете, отношения между Россией и Западом…? (в % от числа опрошенных в каждом исследовании)
В представлениях, далее, об особом характере российского и советского человека транспонируется многолетний опыт жизни в закрытом обществе — закрытом не только от внешней среды, о чем уже говорилось, но и принудительно, нормативно разделенном внутренне, «разобщенном и разгороженном», по формулировке Ю. А. Левады [Левада 2006: 312]. Самое обычное и общезначимое выступает при этом в качестве недоступного и может быть обеспечено лишь особыми средствами (знакомство, блат, взятка и т. п.) или в чрезвычайных обстоятельствах, но опять-таки в принудительно нормированной, уравнительной форме (война, пайковая, карточная и другие им подобные системы).
Оборотной стороной подобного существования выступает ощущение индивидом своей неавтономности и, соответственно, ограничивающей зависимости от окружающих, которые его коллективно контролируют, — характеристика уравнительного сознания. Моментом, компенсирующим эти тягости каждого, становится в таких условиях чувство подопечности всех по отношению к государству, которое символически транскрибируется в образах верховной, всемогущей и — в идеализированных ожиданиях большинства — по-отечески или по-хозяйски заботливой, «своей» («нашей») власти.
Метафору, или мифологему, особого пути иногда ставят в контекст дискуссий о модернизации, трактуя ее как указание на своеобразную траекторию развития России. Между тем семантики целеориентированного движения в этой метафоре не содержится. Собственно, динамические характеристики предполагаемой цели, скорости приближения к ней и направленности хода, параметры инициативы и активности движущихся, последовательности их действий, инструменты оценки пройденного, корректировки маршрута и другие подобные моменты, но главное — проблематика выбора, то есть свободы и ответственности за свободу, в метафоре «особого пути» полностью отсутствуют. И это не сбой или недочет — таково устройство и функциональное назначение анализируемой метафоры. Она должна отделять «нас» от «них», так что упомянутый «путь» нам уже дан. Больше того, он раз и навсегда задан, предзадан как наше неотъемлемое свойство и вместе с тем судьба: это другое обозначение «нас», своего рода второе «имя Россия», но тайное, обращенное к нам и только нам понятное, тогда как другим («им») его не заметить, не понять, не усвоить. На эти обстоятельства аналитики уже не раз указывали [Дубин 2001; 2006б; 2006в; 2007; Левада 2003; Мифологизация 2008]. Напротив, модальная структура и прагматика использования мифологемы особости, кажется, анализировались куда реже.