Выбрать главу

Первый бокал он налил хозяину, второй предложил Полетт. Графиня медлила. Не вполне понимая, чего ей ожидать, она опасалась утратить бдительность. Заметив ее колебания, Антон сказал:

— Шато Грискур тридцать пятого года, то самое неоднократно воспетое вино кометы[1]. Пей, не отравлено.

Графиня бросила тревожный взгляд на Северина. В ответ слуга медленно прикрыл глаза. Почувствовав себя увереннее от его молчаливого одобрения, Полетт глотнула. Вино оказалось выше всяких похвал. Она принялась цедить его небольшими глотками, чувствуя, как напиток растекается по небу и заполняет горло солнечным теплом. С каждым новым глотком страх Полетт делался менее значительным, проваливался куда-то внутрь сознания, где потихоньку истаивал. В конце концов, ничего плохого до сих пор с ней не случилось.

Вскинув голову, графиня примирительно сказала князю:

— Ты был прав. Вино хорошо.

— Разумеется, хорошо. А теперь наполни-ка мой бокал! — неожиданно скомандовал Антон. Не желая ссориться из-за ерунды, графиня взяла бутылку и приблизилась к любовнику, намереваясь исполнить его каприз. Но едва она наклонила горлышко, как Антон обнял ее за талию и подтянул к себе, отчего вино потекло мимо бокала прямо на него.

— Какая ты неумеха! — прогремел упрек. — Облила меня.

— Но ты же сам… — начала было Полетт, однако Антон толкнул ее к своим ногам.

— Прибери-ка за собой, не то я вынужден буду тебя наказать!

Он пьян, промелькнуло в голове у Полетт. Или безумен. Или и то и другое одновременно. Графиня смотрела снизу вверх, не решаясь подняться. Она совершенно не понимала, чего требует от нее князь.

— Что ты медлишь? Я мокрый по твоей вине. Приступай!

Став на колени, она несмело потянулась ко фраку, в который до сих пор был облачен ее жестокий любовник и принялась расстегивать серебряные пуговицы со львами. Антон хлестко ударил ее по рукам. Полетт слышала, что некоторые мужчины любят, чтобы женщина притворялась служанкой, пока они овладевают ею, но для таких вещей существовали публичные дома. Даже вечно всем недовольный Кристобаль не унижал Полетт таким образом. Графиня замерла и, наконец, решилась спросить:

— Как мне загладить вину?

— Господин, — добавил князь и видя откровенное непонимание не ее лице, снизошел до объяснения. — Тебе следует обращаться ко мне господин, ведь ты моя прислуга.

— Я не…

Больше ничего сказать она не успела, поскольку теперь уже князь ударил ее по лицу, по губам. Полетт задохнулась от унижения, но, вспомнив о предупреждении дворецкого, сочла за лучшее молчать и смотреть в пол. Что она могла противопоставить крепкому сильному мужчине? Куда могла уйти, не имея одежды? Полетт не видела выхода из сложившейся ситуации, поэтому сочла за лучшее подождать, пока обстоятельства не переменятся в ее пользу.

— Так и будешь молчать? — нетерпеливо спросил Соколов. — Хотя, оно, возможно, и хорошо. Я знаю твоему болтливому языку другое применение. Мой дружок липкий из-за твоей неуклюжести. Вылижи-ка его!

Покраснев от охватившего ее стыда, Полетт уткнулась в бедра князя и принялась исполнять, что он велел. Я уже делала это, успокаивала себя графиня, и могу сделать снова. Но на сей раз она была испугана, не уверенна в себе, боялась причинить Антону боль и тем самым навлечь на себя его гнев. Несмотря на все усилия Полетт, ей едва удалось ответной реакции князя. Губе ее к тому времени устали до онемения и держать их сомкнутыми требовало значительных трудов. Соколов оттолкнул ее.

— Да ты совсем бестолкова. Я вынужден тебя наказать, и не спорь, ведь я предупреждал. Иди, стань на четвереньки да подними зад повыше!

Полетт понимала, что ей придется подчиниться. Она была женщиной, была слабее, а князь явно был не в том состоянии, чтобы воспринимать разумные доводы. И все же шла медленно, пылая от унижения. Графиня чувствовала, будто попала в нескончаемый кошмарный сон и никак не может проснуться. Когда она проходила мимо Северина, до нее донеслось еле слышное:

— Забудьте о гордости, графиня. Не думайте. Не спорьте. Сопротивление лишь разозлит хозяина.

Она облокотилась о застилавшее кровать меховое покрывало и встала на колени. Не думать, не спорить, — повторила про себя Полетт.

Грубая ладонь князя откинула полу ливреи, оголяя аккуратную округлую попку Полетт. Графиня ожидала, что князь проникнет в нее сзади, как делали это со своими подругами жеребцы и кобели. Она закусила нижнюю губу, готовят вытерпеть очередное унижение, но вместо этого раздался свист кнута и ягодицы вдруг обожгла боль.

— Что ты творишь! — воскликнула она. Позабыв о покорности, Полетт вскочила с кровати, повернулась к Соколову. — Ты не смеешь так обращаться со мной!

— Со своей прислугой я обращаюсь, как считаю нужным. И коли ты меня разозлила, то я удвою наказание. Давай-ка становись обратно.

— Я отказываюсь подчиняться тебе! Я уезжаю немедленно, — выкрикнула Полетт в лицо Антона.

Взгляд его сделался стеклянным, лицо покраснело, губы превратились в тонкую линию.

— Северин, подержи ее сиятельство! — отдал князь краткий приказ, и к ужасу Полетт дворецкий, в котором, казалось, она нашла сочувствие, ухватил ее за плечи и повалил на кровать, прижимая к меховому покрывалу. Она пыталась бороться, но перед грубой физической силой оказалась абсолютно беспомощна.

— Если их сиятельство хочет, станьте служанкой. Покоритесь. С вами не случится ничего такого, чего не могла бы вынести женщина. Я помогу, — зашептал Северин, пока она пыталась высвободиться из его хватки.

От этого участливого голоса, оттого, что слуга видит ее позор, Полетт стало еще горше. Куда легче для нее было бы подвергнуться насилию, не имея свидетелей. Уже понимая, что потерпела полное и безоговорочное поражение, она заплакала. Горячие злые слезы сбегали по щекам и капали на меховое покрывало, пока плеть в руках князя охаживала бедра и ягодицы графини, заставляя их пылать от прилива крови. Она насчитала семь или восемь ударов, прежде чем Соколов сменил гнев на милость.

— Раз уж роль служанки так претит тебе, будь моей шлюхой. Сними к черту эту ливрею и выгляди, как шлюха. Опускай взгляд, как шлюха, стенай под мной, как шлюха, благодари меня за снисхождение, как шлюха.

Антон рванул ливрею с плеч Полетт, затем развернул ее лицом к себе. Во влажном от вина фраке, в пропитавшемся алым шелковом жилете и до сих пор аккуратно завязанном атласном галстуке с бриллиантом Соколов выглядел как денди и одновременно как разбойник с большой дороги. Князь наслаждался выражением неприкрытого ужаса на лице своей жертвы. Неотрывно на нее глядя, резким движением бедер он всадил в нее свой член сразу на всю длину, пренебрегая любовной игрой — он уже играл в эту игру один, и, судя по всему, она порядком его заводила. Быстро и резко он принялся выходить и вновь врываться в ее тело, рыча от удовольствия. Алые пятна румянца цвели на его скулах, губы были красны, точно он пил ими кровь, темные волосы клубились вокруг лица мрачным ореолом.

Не желая его видеть, Полетт закрыла глаза. И когда она почувствовала на своих щеках пальцы, стирающие слезы, бегущие из-под сомкнутых век, когда ощутила легкие прикосновения к плечам, к груди, к животу, она уже не сомневалась, кому они принадлежат. Помимо воли тело Полетт откликнулось на эту нежность. Всем своим существом она подалась вслед за этими за руками, безошибочно отыскивающим чувствительные местечки на ее теле. Они не ошиблись ни единым касанием, они были точны, как руки резчика по камню, и будто резец высекали из ее тела искры, срывая покров за покровом и выплавляя наружу женскую суть. От напряжения кожа графини покрылась капельками пота, внизу живота стало жарко и тяжело. И мощные удары мужского естества в ее лоно перестали мучать, а, напротив сделались желанны, поскольку усмиряли разгоравшийся там огонь. Полетт застонала и содрогнулась всем телом, еще, и еще, пока князь вонзался в нее, и ей было уже абсолютно безразлично в тот миг, кто подарил ей желанную разрядку.