Лиекуж глянул на Эрнестину, и хотя ничего не ответил, почувствовалось, что склонен ей поверить. Затем он приказал одному из подчиненных, караулившему наружные двери, вывести Женю во двор. К своему большому удивлению, Ильмар и остальные увидели сапожника Гринфельда. Все считали горбуна сторонником советской власти, он ходил на собрания, декорировал народный дом, писал лозунги, он оказался хорошим рисовальщиком, приятельствовал с волостными активистами, с Артуром Лангстынем тоже. Нечто загадочное было и в том обстоятельстве, что он единственный был не в айзсаргской форме, но, как и все, вооружен. Войдя в комнату, он сделал вид, что не знает ни Эрнестины, ни Ильмара, ни Алисы.
— Так пошли! — сказал он Жене и улыбнулся, словно происходившее тут было чем-то вроде шутки.
При виде чужих, грозных людей, Ливия испугалась, и, поскольку Женя ее сейчас успокоить не могла, девочкой занялась Алиса.
— Не бойся! Люди только поговорят. Они тебе ничего плохого не сделают.
Когда Женю вывели из дома, Ливия побежала вслед за ней и вцепилась в ее руку. Во дворе, ожидая, пока подкатит машина, сапожник наклонился к ребенку и, заигрывая, поманил его пальцем.
— А знаешь, славная девчушка получилась, — сказал он Жене, ухмыльнувшись.
Женя презрительно посмотрела на горбуна и, не ответив, отвернулась.
Обыскали и остальные постройки, поленницу, огород. Из канавы поднялись айзсарги, лежавшие в засаде, Брувериса среди них не было.
Жене велели забраться в кузов грузовика.
— С ребенком?
— Не надо. Еще возиться. Пускай тут остается.
Женю увезли на той самой машине молокозавода, на которой хотел отправить ее Артур. Только совсем в другую сторону.
Прошло три дня. Стало известно, что Женя в волостном правлении, куда согнали всех оставшихся активных сторонников советской власти. Взяли и Симсона. На этот раз в Осоковой низине над ним никто не потешался. Паулина ходила со стиснутыми губами, гордо вскинув голову, и ни в какие разговоры о своем бывшем работнике не пускалась. Никто не мог сказать, как поступят со схваченными, отпустят после допроса или же увезут дальше, в Бруге. Поговаривали даже, что расстреляют. По крайней мере — часть из них.
Волнение и тайный страх поселились в «Викснах». У Петериса это порою выливалось в упреки Алисе и во внезапные вспышки гнева из-за всяких пустяков.
Алиса все чаще и чаще вспоминала про страшное происшествие в первую мировую войну. Ничего не подозревая, она пасла в лесу коров, как вдруг совсем близко раздались пулеметные очереди и крики. Насмерть перепугавшись, она скорее погнала коров домой. Уже на другой день Алиса узнала, что это немцы, бермонтовцы, расстреливали тех, на которых свои же латыши донесли, что те коммунисты. Эрнестина мрачно молчала. Ильмар все чаще задумывался, а Ливия не переставала допытываться, когда привезут обратно маму.
Женя вернулась в полдень, когда все отдыхали. Даже собака дремала и залаяла, лишь когда Женя постучала в запертую на засов дверь.
Алиса вскочила первой.
— Кто там?
— Я, Женя.
В помятом платье, перекинув пальто через руку, Женя стояла на крыльце, словно не решалась войти. Волосы растрепаны, лицо жирно лоснится, в глазах — странное, тупое выражение. Алиса хотела кинуться к ней, утешить, но в лицо ударил винный перегар. Растерявшись, она опустила руки.
— Войдите!
Женя села на стул и, обхватив голову руками, уткнулась в кухонный стол.
— Вам нехорошо?
— Спать!
Алиса постелила ей чистое белье, но Женя легла прямо в платье и сразу заснула.
— Детка, не шуми! Твоя мама пришла.
— Где она?
— В большой комнате.
Алиса приоткрыла дверь и показала Ливии Женю.
— Маму сейчас не буди. Пускай выспится. Она устала, — шептала Алиса.
— Пускай выспится, — тоже шепотом ответила Ливия.
Женя проснулась только на другое утро.
— Я хочу умыться.
Алиса нагрела воды и принесла в большую комнату таз.
Женя привела себя в порядок, надела другое платье и выглядела уже лучше. Но бледность лица, круги под глазами, отсутствующий взгляд говорили о пережитом. После завтрака она снова легла спать и встала лишь к полднику. Петерис, Алиса и Ильмар возили и укладывали над хлевом сено. Но Женя помогать не пошла. Сидела на скамье под сиреневым кустом, совершенно безразличная ко всему.
Вечером она все же помогла Эрнестине помыть посуду.
— Что они с вами сделали, когда увезли?
— Ну что! Скоты! — уклончиво ответила Женя.