— Чья это девчурка?
— Мы ее пока воспитываем.
— Я спрашиваю, чья она.
— У них когда-то жила такая Женя.
— Женя с молочного завода! Где эта баба? Пускай идет сюда!
— Она тут не живет. Три года не показывается.
— Где она, спрашиваю!
— Мы от нее последнее письмо получили из Лиепаи.
По лицам женщин волостной старшина понял, что Жени тут нет на самом деле.
— Сброд!
Петерис поспешил налить, но Лиекуж дернул кружку к себе и, прищурясь, впился холодным взглядом в Петериса:
— Жидов и коммунистов ждешь?
Петерис испугался:
— Чего мне ждать?
— Ждешь.
— Петерис не ждет русских, — вмешался Дронис, — ведь у него сын в легионе.
Лиекуж ослабил взгляд, пытаясь что-то вспомнить.
— В легионе ведь он еще не был. Да и кто знает, где он теперь. Как русские в августе дорогу на Ригу перерезали, так…
Растерянная улыбка Петериса не убедила Лиекужа.
— Где он? На сеновале? Может, пойти поискать?
То ли с перепугу, то ли от внезапно вспыхнувшей ярости, у Петериса запылало лицо, и он неожиданно резко бросил:
— Так идите! Ищите!
Атмосфера в кухне невыносимо сгустилась.
И тут раздался смех Дрониса, сочный, искренний:
— До чего только люди не договариваются! Кому-кому, а Петерису, право, ждать-то нечего. Теперь, когда у него своя земля.
Однако Лиекуж не унимался:
— Рая ждете! В Сибири — вот где ваш рай будет! Вшей кормить будете! Мох жевать! А пока что — всех бы вас к стенке!
Это были не пустые слова пьяницы: из-за Лиекужа не один человек уже попал в тюрьму и, надо думать, даже к стенке. О Симсоне по сей день никто ничего не знал.
— Давайте спокойно! Петерис, налей!
На этот раз Лиекуж кружку не отдернул, закурил, возникшие вдруг подозрения постепенно рассеялись, и с каждой новой кружкой взгляд его все тупел. И тогда произошло то, чего все подсознательно побаивались. Лиекуж вышел во двор, а вернувшись, внезапно ввалился в Алисину комнату.
Все замерли от крика Ливии:
— Нельзя! Туда нельзя!
Эрнестина кинулась за Лиекужем, Алиса осталась стоять с опущенными руками. Петерис вскочил на ноги. Лиекуж хватался за шкаф. Каждую минуту могла распахнуться только прикрытая, но не запертая дверь, за которой успел спрятаться Ильмар.
— Господин Розенберг! Вам плохо?
Лиекуж, пошатываясь, направился к Алисиной кровати.
— Почему ты так испугалась? — спросил Ливию Дронис. Девчурка невольно схватила его за руку.
— Там Ильмар, — прошептала Ливия.
У Дронисов детей не было, и, когда Ливия приходила в «Апситес», к Парсле, хозяева беседовали с ней, угощали лакомствами, шутили. Однажды, когда Алиса рассказала о попреках Петериса из-за Ливии, госпожа Дронис загорелась желанием взять девочку себе. Если Женя согласится, они Ливию удочерят. Ливия нравилась не только Дронисам, Еще настойчивее просила отдать ей девочку Паулина. Так у Ливии, помимо домашних, были еще друзья и среди соседей, и девочка, после Алисы и Эрнестины, больше всего доверяла Дронису.
— Ильмар?
— Только никому не говори!
— Упаси бог!
И тогда Ливия заметила, что на нее в упор уставилась своими карими глазами тетя Эльвира. Девочка поняла, что не то наговорила, и закрыла рот ладошкой.
Лиекуж проспал мертвецким сном далеко за полдень, затем поднялся и, небрежно приняв от Алисы еще одну бутылку самогонки, уехал.
Когда позвали ужинать, Эльвира не пошла.
— Я сыта по горло уж тем, что тут произошло, и есть не надо.
Диана за столом сучила ногами и с Ливией не разговаривала. Молчали также Петерис и Алиса. Слышно было, как Эльвира у себя в комнате всхлипывает. Алиса не выдержала, пошла утешать золовку.
— Что теперь будет? Скажи, что теперь будет?
— Чего же будет? Ничего не будет! — отозвался Петерис, услышав, о чем говорят в комнате. Но особой уверенности в его словах не чувствовалось.
— Нас всех могут расстрелять!
— Неужто расстреляют?
— Кто он такой, что воевать не должен. Почему он вправе ставить под угрозу жизнь моего ребенка? Почему он вправе отсиживаться дома? Мой сложит голову на чужбине, а он будет в тепле полеживать да есть. И кто ты такая, что у тебя может быть сын, а у меня — нет?
Алиса вышла от Эльвиры совсем бледная. Позже Петерис в хлеву сказал Алисе:
— Все это потому, что хочешь каждому угодить! Чужого ребенка все эти годы даром одевали и кормили! И теперь собственный сын…