Помимо Бируты, бывшей батрачки Брувериса, тридцатилетней незамужней женщины, в «Упитес» жили еще две семьи: Донат Павловский с Яниной, двумя мальчишками и родственницей Стасией и некий Гриезе, одинокий пожилой человек. Главным из троих хозяев в «Упитес» считали Доната. Он был сельским активистом, одним из тех, кто делил после войны землю, ездил с неизменным автоматом на плече дежурить в волостное правление или участвовать в каком-нибудь более опасном деле. Из неуклюжего, улыбчивого парня, ходившего когда-то в «Виксны» к Янине, Донат превратился в сурового, напористого человека, пользовавшегося в волости уважением и игравшего известную роль.
Паулина жила в своем доме одна. Порою появлялся какой-нибудь мужчина, работал в «Озолкалнах» недельки две или побольше и исчезал. Поговаривали, будто в последнюю военную зиму Паулина скрывала партизан, давала сведения советским разведчикам, будто в это был вовлечен даже Дронис, потому как в «Апситес» стоял немецкий штаб, но ни Паулина, ни Дронис об этом ничего не говорили, и, когда Вилис попытался выведать что-либо у соседа, тот только загадочно ухмыльнулся.
Дронис сделался основательным земледельцем и о возвращении к торговле, наверно, уже не помышлял. На взгляд Петериса, он хозяйничал вполне сносно, хоть от настоящей работы и увиливал. В «Апситес» жило несколько постояльцев, помогавших Дронису.
В один из последних мартовских дней, когда Петерис и Алиса доставали из буртов картошку, подошел Вилис Вартинь, длинный и худой, с трубкой в зубах и обычной жуликоватой усмешкой на лице.
— Спешишь свиньям скормить, чтоб колхозу не отдавать?
— А что, опять слухи пошли?
— Ты что, газет не читаешь?
— Вам там, в волостном правлении, виднее.
Общественные наклонности Вартиня были наконец направлены в государственное русло, недавно его избрали депутатом сельсовета.
— Говорят, батенька, и еще шибче говорить будут. Во вторник в «Упитес» собрание. Донат революцию делать будет.
— Так во вторник? У Доната?
Вилису как депутату было поручено обойти все соседние дома и поговорить с людьми о создании колхоза в Осоковой низине. Однако агитаторскую миссию он понимал по-своему.
— Один леший разберет, что в колхозе этом будет, — вдруг сказал он, постучав трубкой о каблук и вытряхнув пепел.
— Что же там будет? Отдашь всю скотину, все обзаведение…
Больше высказываться Петерис не хотел.
— А сам с голым задом останешься, — заключил Вилис.
— Я так не сказал. Коли все работали бы! А то один работать будет, другой лодыря гонять за чужой счет. Что же это за дело?
— Точно подсчитывать будут, кто сколько сделал.
— Кому подсчитать все это?
— Бригадиру.
— Мне никакого бригадира не надо. Я сам себе бригадир.
— В колхозе веселее будет. Как все вместе навалятся на работу…
Алиса это уже слышала от женщины, которая до войны жила в Советском Союзе и работала в колхозе.
— Остается только музыкантов звать да плясать! — презрительно усмехнулся Петерис.
— Да… Лучше бы еще малость подождать. Чего первым кидаться-то. Пускай сперва в Петушиной корчме колхоз делают, в имении. Вот посмотрим, какой там профит получится.
Вилиса опять потянуло на умные слова.
Петерис, почувствовав единомышленника, опять сел на своего конька:
— А как бригадир этот точно знать будет, какая на каждом месте земля? Одна канитель получится. Землю обрабатывать уметь надо!
Петерис принялся разъяснять, как следует обрабатывать землю, а Вилис, усевшись на мешок картофеля, без всякого интереса слушал и морщился от дыма собственной трубки, который ветер бросал ему в лицо. Уходя, он состроил заговорщицкую мину и сказал:
— Ты не вступай! Не голосуй!
— Как же это… А ты сам?
— Я не могу. Я депутат, должен голосовать.
— Коли велят, так вступлю. Чего там!
Когда Вилис ушел, Петерис сплюнул.
— Отпетая сволочь и подлипала! Хочет выпытать, что думаю. Дураков ищет.
Алиса, забравшись в бурт, кидала в ведро картошку и мужа толком не слышала, поэтому Петерис, почертыхавшись, замолчал. Резкий ветер холодил, и, держа мешок, Петерис все глубже прятал шею в воротник полушубка. Когда жена опять выбралась наружу, чтобы пересыпать картошку из ведра в мешок, Петерис вдруг сказал: