— Барышня, это ваше собственное молочко?
Алиса не смотрела, словно она слепа и глуха, лишь убыстряла шаг. Выбравшись на более спокойную улицу, останавливалась, опустив на землю бидоны, вытирала носовым платком лоб.
В одни двери надо лишь постучать, и к тебе выйдут; у других шуметь нельзя, надо налить молоко в выставленный горшок да перевязать тряпицей — от кошки; в третьем месте — зайти на кухню. Где деньги сразу давали, где платили раз в неделю или когда вздумается. Алиса со всеми покупателями старалась быть приветливой, и ей почти всегда отвечали улыбкой.
Налив последнее молоко, Алиса сняла жакетку. С пустыми бидонами можно шагать куда быстрее, а там, где на дороге нет никого, даже пробежаться или же, наоборот, остановиться и сорвать на обочине веточку, цветок. Теперь, когда солнце высоко, лес уже не кажется таким жутким, полным подозрительных теней. Но Алиса все равно присматривалась к кустам и все надеялась встретить того жалкого кота, но он исчез.
Дед сидел на колоде и тюкал по собранным Алисой сучьям. Слева лежали еще не разрубленные ветки, справа кривые корявые обрубки. Криш брал ветку, ощупывал, клал перед собой на колоду и пытался перерубить одним махом. Это не всегда удавалось. Криш, переведя дух, собирался с силами и рубил снова. Топор на прежнюю зарубку попадал редко, на суке их появлялось несколько, во все стороны летели щепки. Но Криш не поддавался, щупал, замахивался и снова рубил.
— Дедуня, отдохнул бы!
— Так я ведь полегоньку!
Алиса собрала отскочившие обрубки, уложила в поленницу.
— Не хватит ли на сегодня?
— Можно и остановиться.
Алису с дедом связывали особые, им одним понятные взаимоотношения. То, что говорили Эрнестина или Густав, Криш мог пропустить мимо ушей, Алису он слушал всегда. Густаву и Эрнестине он мог и не сказать, если что заболит, но с Алисой всегда делился бедами.
В Ригу Криш перебрался из дальней курземской волости. Старея и постепенно теряя зрение, он начал чахнуть, ему стало трудно жить в городе, сидеть в комнате, слушать шум улицы. Он говорил о косьбе, уборке овса и других полевых работах, и родственники решили, что ему какое-то время неплохо бы пожить на рижской окраине, у старшей дочери, где совсем как в сельской местности. И в самом деле, очень скоро Криш стал намного бодрее и просил, чтобы его тут и оставили. Так что уже десятый год, как он покинул Ревельскую улицу и свою жену Гертруду.
— Дай руку, дедуня!
Криш послушно следовал за Алисой.
Приведя дедушку на кухню, где стояла его кровать, Алиса наскоро перекусила. Плиту топить не стала; сваренный отцом кофе еще не совсем остыл.
— А папа где?
— Пошел за лошадью. Сейчас, пока дни погожие, надо сено домой свезти…
Сено Курситисы каждый год косили на лугах Спилве.
— Сено хорошее, когда не промокнет, — продолжал дед, — иначе не тот запах и не тот вкус. Скотина ведь, как и человек, хочет, чтоб вкусно было.
Часы показывали половину десятого. Еще можно попасти коров. Обе коровы, привязанные во дворе, поглядывая на Алису, тихо мычали. И Цезарь скулил на цепи, надеясь, что его отвяжут.
И вот Алиса в сосняке, гонит коров на опушку леса. В войну, еще девочкой, Алиса смело бродила с коровами по лесу, а теперь стала побаиваться, но никому об этом не говорила, — кто же, кроме нее, будет пасти коров? Хотя Цезарь, несмотря на громкую кличку, был лишь простым дворовым псом и не очень вышел ростом, с ним Алиса чувствовала себя уверенней. Коровам тут, в кустарнике, нравилось. Когда налетали слепни, можно было убежать в чащу, укрыться в тени. К тому же все время рядом была Алиса, веткой отгонявшая слепней и оводов; и коровы спокойно, без помех щипали траву.
Вернувшись с коровами домой, Алиса увидела, что лошадь пригнана.
Быстро пообедали и поехали в луга. Дома остались только Криш с Цезарем. Собака лаяла, скулила, металась на цепи, но ее с собой не взяли, оставили сторожить дом. Окна заложили изнутри ставнями, двери заперли. Криша оставили у дровяного сарая, створки ворот связали легкой цепью, сохранившейся с той поры, когда Курситисы держали козу.
Ни Густав, ни Эрнестина не росли в деревне, для них косить, сушить, перевозить сено — труднейшая работа, они становились неразговорчивыми, из-за любого пустяка легко вспыхивали. Зато для Алисы уборка была настоящим праздником.
В молодости Эрнестине не приходилось принимать сено, плотно укладывать по углам, перевязывать посередине, накладывать воз по обе стороны одинаково. Он у нее получался кривым и рыхлым и, случалось, разваливался или опрокидывался на полпути. Была вина и Густава, который не умел достаточно ловко управляться с вожжами, бывало, и на дерево наезжал, и в яму проваливался. Когда телега, покачиваясь, вкатывалась во двор, Курситисы с облегчением вздыхали. Последний воз привезли незадолго до полуночи. Сено сбросили на дворе, поскольку небольшой сеновал уже забили до отказа. Еще надо было успеть отвести одолженную лошадь и телегу.