Он отпил из бокала и сказал:
– Времени, кстати, не много у нас. Нам надо еще выспаться. Завтра общаться с людьми, и я должен набраться сил. Люди меня больше дел выматывают. Давайте все-таки завершим разговор, как раз, по делу. – Владимир встал и, пройдя за спину жены, сказал, медленно растягивая слова: – Василию передашь следующее. Я лично и руководство страны… законное руководство, а не глядящие… относимся к нему с уважением и понимаем, что он придерживается в своей борьбе против нас данного слова. Данной присяги. Мы понимаем, что ставим его перед слишком ультимативным выбором и вся наша надежда, только на его благоразумие. Он окружен, его отряд локализован. И в случае отказа принять наше предложение будет уничтожен весь до единого. Выжившие, раненые, сдавшиеся без его согласия с условиями, будут демонстративно повешены. Как это и делают глядящие. Исключений не будет ни для кого. Ни для женщин в отряде, ни для детей и стариков в обозе, если таковые окажутся.
Артем слушал бесстрастно и даже не показывал вида, что понимает он все сказанное или нет. Он просто смотрел с какой-то сдержанной ненавистью на Морозова. Даже не так. Это была просто уже охлажденная пребыванием в гостях у Лидера злость. Этакое холодное принятие положения. Морозов, когда говорил, не смотрел на Артема, словно обращался к жене или секретарю, думая, что его записывают. И хотя за ним никто не записывал, но могу спорить, не только у меня в памяти отложились слова Лидера:
– Если же предложение будет принято… мы гарантируем жизнь. Всем без исключения. Даже отъявленным подонкам, запятнавшим себя в подрыве госпиталя. Просто когда выясним, кто они, очень надолго изолируем от общества. Самого Василия ждет арест, и высылка на юг, где он предстанет перед гражданским судом за дела совершенные его отрядом. Так же в случае сдачи и ты Артем, и Серега, и кто у вас там другие офицеры, предстанете перед военным судом. Ваши действия в ходе гражданской войны будут тщательно рассмотрены, из них выделят действительно деяния совершенные в рамках боевых действий и деяния, противоречащие принятой Русью сорок два года назад конвенции о ведении войн. Вы сможете защищать себя сами или просить предоставить вам адвокатов.
Качая головой, Артем ничего не говорил. Зато вот я чуть не ляпнула, что Морозов-то идиот. Кто в таких условиях сдастся? Я бы на его месте врала бы не краснея, что всех помилую, только оружие сдайте и из лесов выйдите.
– Обязательным шагом перед сдачей является высылка предварительно переговорщиков для подтверждения условий, а затем выход всего отряда в указанное место с оружием и техникой, если таковая имеется. Закладка схронов после их обнаружения будет считаться прямым нарушением условий сдачи. И тогда все договоры будут отменены.
Он вопросительно посмотрел на Артема и отпил из бокала, давая время переварить сказанное. Но Артем ничего не спросил и Владимир продолжил:
– Далее… все кто захотят сражаться на стороне законного правительства, могут принести присягу. Из них будут сформированы отдельные подразделения. Эти отряды включат в состав наемных дивизий. А наемников мы используем везде, где ожидаются чудовищные потери. То есть доказать верность новой присяге придется и не раз и не два. И, скорее всего кровью. Но по окончанию войны, те, кто перешел на нашу сторону, будут приравнены к правам остальных участников, и будут иметь льготы от государства для восстановления своих домов, или для переселения в любую точку страны по своему усмотрению. И конечно, они получат свободу от преследования со стороны закона за деяния совершенные в ходе гражданской войны. Ведь победителей не судят.
Морозов обошел стол и встал почему-то за моей спиной. Я боялась повернуться на него. Казалось, что за этим спокойным лицом в тот момент я увижу нечто другое ранее мной не замеченное.
– Видишь, Артем, я не обещаю многого, но и не обману за обещанное. У нас нет выбора. Мы должны избавиться от вас в тылу. А теперь и у вас нет выбора. Я не преувеличиваю, когда говорю, что Василий плотно зажат и ему не вырваться. Через пару дней, наверное, они срежут пайки. К концу недели, когда ты собираешься к ним, они уже начнут голодать. Не думаю, что они с полными запасами провианта так быстро "ноги делали". Так сказать, к твоему возвращению они уже созреют. Предложение насчет присяги действует и для вас, и ваших офицеров. Повоюйте так же славно за нас, и после войны, мы вместе будем пить за победу. Мы вместе станем восстанавливать нашу страну. В общем, теперь ступайте. Думай, Артем. Думай. Как бы там ни было, даже тюрьма лучше, чем бесславная гибель, в дремучих лесах перемешавшись с трухой древесной. Подумайте о ваших молодых ребятах. Которые еще могут пожить. У которых еще могут быть дети. Стоят ли ваши присяги их жизней… их, может быть, счастья жить в едином государстве. Возможности строить его таким, каким они захотят его передать своим детям. И не забывай. Без согласия сдачи от Василия, все задержанные будут казнены. Даже ты. Подумай о Насте. Она хорошая девушка. Не делай ей больно. Она ведь любит тебя. Или любила. Она осталась там, в поселке, именно поэтому. Брось она тебя там, и сбеги с нами, и горя бы не знала. Я бы уж нашел ей в мужья перспективного офицера. Но она осталась с тобой. Она многим, наверное, пожертвовала ради тебя. Пожертвуешь ли ты ради нее? Ради того, что бы к ней вернуться? Иди, Артем. И ты, Сашенька, иди.
От произнесенного им "Сашенька" мне стало как-то не по себе. Не противно, а словно он считал меня, с чего-то, близким человеком. Или себя для меня близким считал. Мы поднялись с Артемом и вышли из зала. Сначала я потом он. Охрана молчаливо проводила нас в комнаты, даже не позволив напоследок пообщаться.
В комнате от безделья я просто легла на кровать и стала изучать потолок. Если честно я пыталась себе представить жену Артема. Мне почему-то казалось, что она обязательно красавица. Не меньше чем жена самого Морозова. И случайно поймала себя на мысли что мне странно обидно что, такой как Артем, уже нашел свою половинку. И что он, наверное счастлив, что его кто-то ждет. И так мне стало горько в тот момент от осознания, что ведь я по-настоящему никому в этом мире-то и не нужна, что слезы сами непрошено бросились в глаза и покатились по щекам. Я, не понимая сама себя и этой детской жалости к себе, стала утирать их, но безуспешно. Они все катились и катились. Да еще и рыдания непроизвольные подползли к горлу, и я отчаянно вцепилась зубами в кулачок чтобы удержать их и не выдать охране у двери, что я как дура реву ни с чего.
Ведь серьезно с чего я ревела-то? От жалости к себе. Разве это не глупо? Мне сначала показалось, что я реву от несправедливости. Что у всех в округе кто-то есть. У Артема вот жена где-то, у Владимира тоже… у Серебряного, он мне сам рассказывал, невеста осталась на севере. У кого-то были живы родственники. А у меня никого. Абсолютно НИКОГО. Но потом я поняла, что справедливость тут ни при чем. Просто случай. Просто совпадения. И вспоминая своих друзей по интернату, я напомнила себе, что они тоже одиноки. Что их тоже никто в этом мире не ждет. Но от мысли, что после расстрела колонны, может, только я одна в живых из интерната и осталась, я снова заревела, только-только до этого успокоившись.
На мои уже не сдерживаемые рыдания, открылась дверь и охранник Лидера спросил:
– Ты чего? – Не получая ответа он нахмурился и предложил: – Тебе воды принести?
С трудом, кивнув, я села и пока он ходил за водой, просто плакала, спрятав лицо в ладонях. Причем, вот эти слезы я даже уже и объяснить не могла. Мне было жалко друзей, которые может быть и не погибли вовсе.
Выпив холодной воды, я нисколько не успокоилась, но слезы как выключили. Теперь я рыдала и всхлипывала, как не смешно звучит, "всухую".
– Я позову майора. – Сказал охранник и, закрыв дверь, вышел.
Артема привели минуты через три. Он, оказывается, собирался воспользоваться моментом и выспаться. Стянул с себя уже рубашку и был только в форменных брюках и армейской темно-зеленой майке. Подождав пока охранник закроет дверь, Артем сел рядом со мной и спросил: