– Это наши душевые. Вон в ту ребята уже воды принесли горячей с кухни. А дальше по тропинке ямы… ну туалет наш местный. Там доски… в общем разберешься. Ты иди я тут покараулю, чтобы никто тебя не побеспокоил.
Не зная благодарить за такое или нет, я поспешила по тропинке. Запах в том месте, которое я нашла в конце утоптанной дорожки, был просто удушающ. Стараясь не дышать, я все быстро сделала и воспользовалась, кем-то предусмотрительно нарванной и оставленной на деревянном помосте бумагой. Вернувшись и стараясь не смотреть на доктора, я зашла в кабинку, которую он мне указал и, повернув ручку на пластиковом шланге, вылезающем из бака сверху, стала ждать, когда потечет вода. Я ведь даже раздеться успела. Мне было обидно, когда ни капли не полилось из него. Немного подошедший доктор сказал мне:
– Там надо как бензин… Ну, немного всосать в себя. Вода и потечет. Принцип сообщающихся сосудов.
Я поняла, что он имел ввиду, в своей странно осторожной речи, и взялась рукой за шланг. На мое разочарование стоило мне лишь немного потянуть, как длинная трубка вся целиком оказалась у меня в руках. Я почему-то сразу начала ругать себя за вечную неуклюжесть. А доктор со вздохом подошел и закинув конец шланга обратно в бак сам выполнил всю процедуру и на меня потекла горячая вода. Отвернувшись и отойдя, он сказал мне:
– Мойся. Если не нужно, то теперь просто кран перекрой. Когда откроешь, она снова потечет.
Я, краснея и смущаясь, перекрыла кран и, найдя обмылок на краю кабинки, стала намыливаться. Господи, какое это было счастье. Не мучится на корточках у ведра, а вот так спокойно стоять намыливаться и потом смывать с себя грязь, пот и страх перенесенный за день. Вода на меня действует успокаивающе. И в душе, вспоминая, как я голая дергалась под коленом глядящего, я уже могла улыбаться и думать об этом с иронией. Я наверное на лягушку была похожа в тот миг.
– Ты главное там вымой. – Отвлек меня от мыслей доктор. – Я нашел мазь у себя, должна немного помочь.
Какое там… было так больно, что ничего не сделать. Морща от боли лоб, и тихо ругаясь, я все-таки что могла сделала. Господи. Кругом война, а я как корова… в душевой, непонятно чем со стороны занимаюсь. Мне стало и смешно, и горько. Опять чуть не заплакала.
– Может, ты и белье постираешь? – спросил меня доктор. – А я тебе пока простынь принесу от себя. Завернешься в нее потом…
Я даже не знала, как ответить. Ну не кричать же ему: "Давай тащи", или нечто в том же духе. Слова как-то странно растерялись под тонкой струйкой горячей воды, и я только тихо ответила "Да", когда он в следующий раз повторил свой вопрос. Сказать "нет" было легче, конечно, но после такого славного душа одевать перепачканную снова в переходе майку и юбку не хотелось до отвращения.
Доктор ушел и принес мне, когда я уже и постирушки-то закончила, белоснежную простынь. Словно он только что ее в магазине купил. Я в восхищении накинула ее на себя спрятавшись с головой и простынь намокнув облекла мое тело. Я вышла из душевой кабинки и доктор, посмотрев на меня, сказал задумчиво:
– Надо было немного обсохнуть.
Он скинул с себя форменную куртку и, накинув мне на плечи, повел обратно, чуть придерживая. Как же нелепо я выглядела укутанная в простыню с головой, с постиранным бельем в руках, и в темно-зеленой военной куртке. Дикое должно быть зрелище раз на нас оборачивались все обитатели лагеря, когда мы проходили мимо них.
Подождав пока я заберусь в комнату Артема, врач поднялся следом и, забрав свою куртку, выудил из нее тюбик с мазью.
– Слизистую не жжет, вещь мягкая. Нагноения очищает, высасывает всякую гадость. – Протягивая ее мне, он сказал: – Мазь не жалей. Это тебе. У меня еще найдется, или ребята с деревни принесут. Там у нас много запасов медикаментов.
Я кивнула и забрала у него тюбик, нечаянно коснувшись его старой руки. Он отчего-то смутился и поспешил оставить меня одну. Я сделала, как он велел, но ощущения были пренеприятнейшими и болезненными.
Закутавшись в простыню, я прилегла на подушку и подумала, что ведь вот так спать будет очень холодно ночью. Но укрываться было нечем, и я просто лежала спокойно о своем рассуждая и думая. Опомнившись я взялась за свое постиранное белье и не нашла ничего лучшего кроме как разложить его на столе сушиться. Вешать было некуда совершенно. Разложив, я снова забралась на эту странную койку и свернулась калачиком под простыней. Немного полежав и понимая, что так я не усну после дневных переживания, я взяла книгу со стола и начала читать, чтобы хоть как-то отвлечься. Книга была какой-то фантастикой. А фантастику я не любила. Я любила сказки. Про разных волшебных существ и другое. А читать, как взрываются в космосе корабли, и там кто-то умудряется спастись, мне было в тягость. Отложив книгу, я безнадежно вздохнула и стала, в который раз вспоминать свой день. Вспоминала слова доктора, его сочувствие мне. Вспоминала Серебряного, что помогал мне дойти до этого лагеря. Вспоминала этого, как выяснилось, Сергея. Жестокого и какого-то бесчеловечно рационального. Хотя будь он таким, каким казался мне в тот момент, разве потащил бы он меня соплячку в лагерь партизан? Разве не бросил бы там же, чтобы под ногами не мешалась? И разве не отдал бы на пользование своим наверняка озабоченным без женщин бойцам. В общем, я сидела и не понимала даже не то что мужчин, в чьей власти оказалась, но даже себя саму. Я просто не знала, как и к кому относится. Единственный человек, которому я почему-то доверяла безгранично, был доктор.
Именно он поднялся ко мне, когда солнце уже скрылось за листвой деревьев, и поставил на стол передо мной железную глубокую тарелку с очаровательно пахнущей кашей. Я села, стараясь не раскрываться. И одной рукой попыталась убрать разложенные на столе свои вещи. Доктор успокоил меня, сказав, что ничего страшного, и я оставила белье на столе. Взяв рукой ложку, я, не стесняясь врача, быстро приступила к еде. Только одолев половину, я посмотрела на него и улыбнулась, как можно более открыто. Я была ему благодарна. Улыбаясь уже сама себе, я забрала миску со стола и сев с ногами на койке продолжила работать ложкой. Доктор, тоже ухмыляясь, сказал, чтобы я ела, не отвлекалась, а сам ушел, предупредив, что сейчас вернется. Но вместо него вскоре пришел Артем и, посмотрев на меня увлеченно и с набитым ртом работающей челюстями, хмыкнул и, бросив теплый плед на койку, сказал:
– Приятного аппетита.
Я промычала благодарность и попыталась улыбнуться. А он, заметив на столе мое белье, убрал подальше от него книги и высказался:
– Не высохнет оно у тебя так.
Пока я жевала он только на ему заметные сучки в стенах развесил мои вещи и мне откровенно стало неприятно, что он к ним прикасался руками. Даже не неприятно, а просто не по себе. Сказал бы, я и сама повесила. Чего руками-то хватать?
Он закурил, рассматривая картинно растянутые трусики на стене и усмехнувшись, сказал:
– Ну, хоть вода стечет. – Отвернувшись от смущавшей меня картины, он, кивая на плед, добавил: – Поверх на простынь положишь. А лучше завернешься. Теплее будет. Как стемнеет топить внизу начнут теплый воздух сюда поднимется, будет получше, но не раскрывайся. К утру дуба дашь.
Поднявшийся врач неодобрительно сказал, ставя на стол передо мной железную кружку с горячим чаем:
– Артем, не курил бы ты при ребенке.
Я чуть кашей не подавилась, а вот Артем серьезно откинул полог и выбросил окурок. Обращаясь с порога ко мне, он сказал:
– Сейчас заваливайся спать. Выходим затемно. Будет холодно, но я тебе к утру подыщу штаны и куртку. В крайнем случае, свой запасной обвес отдам, подвернешь. Дорога долгая и очень тяжелая. Завтра тебе придется выкладываться не меньше нашего, если хочешь выбраться и выжить. Да и в деревню еще войти надо будет как-то… шрамов там несчитано расквартировалось.
Я только молчала, а он странно смотрел в мои глаза, словно оценивал, стою ли я того чтобы рисковать из-за меня собой и людьми. Под этим взглядом я отставила тарелку пустую, не прикасаясь к чаю, спрятала даже руки в простыню и только исподлобья рассматривала его лицо.
– Что смотришь волчонком? – Спросил он меня с открытой насмешкой. Я еще больше стала серьезной, но отвечать не решилась, а он сказал: – Но главное, не бойся ничего. И никого. Завтра я тебе дам даже пистолет… Наверное.