Осознание Ада
Ева танцевала среди облаков — радужной птицей, невесомой бабочкой. Лепестки юбки метались огненными крыльями; блестящие башмачки и узкие ладони попеременно касались золотого луча проволоки — не опираясь, а отталкиваясь. Как будто каждый шаг был началом полета.
Когда первая тварь, скалясь и визжа, сорвалась с башни, зал ахнул. Ева замерла, будто парализованная страхом — зал затаил дыхание. Ева покачнулась, выгнулась, распласталась в шпагате, успевая отклониться от оскаленной пасти в самый последний момент — зал выдохнул протяжно и восхищенно, и, через минуту ошеломленного молчания взорвался аплодисментами. Ева улыбнулась; капелька пота скользнула по виску.
Аду не нужно было поворачиваться, чтобы видеть лицо Евы. Он помнил — каждое ее движение, вздох, всплеск огненной юбки. Он чуял — ее дыхание, напряжение пальцев, обнимающих лезвие проволоки, дрожь улыбки на губах. Так, будто это были его собственное дыхание, пальцы и улыбка.
Аду нельзя было поворачиваться. Его дело было следить за тварями. Успокоить; раздразнить; сдержать; заставить прыгнуть вовремя.
Старая серая самка никогда не прыгала. Ревела, мотая огромной головой на длинной шее, тянулась когтистыми лапами — пыталась достать вертлявую яркую добычу. Щурила злые умные глаза. Но не прыгала — в отличие от своих молодых собратьев. Наверное, потому, что поняла уже давно — на обрезках, оставшихся от крыльев, не взлетишь. Будешь только бестолково кувыркаться до тех пор, пока не шлепнешься на вонючий песок арены. Другие, когда хлыст Ада подгонял их к краю площадки, срывались вниз так, будто все еще помнили свои настоящие крылья.
Ева взлетела — в ладони от бугристой морды серой старухи — раскинула руки и несколько долгих секунд плыла среди голографических облаков. Потом нырнула вниз, поймала струну проволоки, в несколько ловких движений добралась до последней башни и, под неистовый восторженный грохот зала, смеясь, упала в руки Ада.
— Здравствуй, — прошептал Ад, трогая губами горячий висок и чувствуя, как колотится сердце под невесомой тканью Евиного платья. И задыхаясь от бешеного бега собственного сердца — бега из ниоткуда в никуда, следом за огненным танцем Евы.
— Гнилое место этот Парадиз, — БимБом взглянул на Ада и отхлебнул из фляжки. Несколько капель скатилось от угла ярко-накрашенного синего рта к подбородку, пятная золотую маску грима. — Дрянь-место…
Зеленый самец кинулся на решетку, когда Ад проталкивал в клетку поднос с едой. Хлыст ожег морду; запахло паленым мясом. Остальные твари угрожающе заворчали и попятились, сверкая глазами. Серая старуха следила за человеком молча и спокойно, выжидая, не представится ли случай ударить наверняка.
— Тварь, — усмехнулся Ад. — Ничего у тебя не выйдет, поняла?
Он выключил хлыст и присел рядом с Бим-Бомом на кучу старого реквизита, глядя, как твари жадно хватают с подносов дымящиеся куски. Пожал плечами:
— Мне здесь нравится, Бим-Бом.
— А Еве?
— Не начинай опять, — поморщился Ад. — Это она тебя подговорила? Мы с Евой решили — еще один сезон. Заработаем на квартиру. А потом поженимся, и она уйдет из цирка.
— Ты уже говорил это в прошлом году, мальчик. И, возможно, скажешь в следующем, — Красная загогулина брови дрогнула, лицо старого клоуна, жалкое и будто голое без огненно-рыжего парика, стало совсем печальным.
— Бим-Бом… Да не смотри ты на меня так! Будто я дрессировщик с хлыстом и заставляю Еву…
— А ты и есть дрессировщик с хлыстом, — перебил его Бим-Бом. — Знаешь, после представления иногда так трудно отмыть маску с лица. А иногда — неохота. Зачем — если завтра опять ее рисовать. А иногда — просто забываешь. И со временем она вьедается в кожу…
— Не понимаю, при чем тут… — разозлился Ад. — У меня нет маски. И у Евы. Думаешь, она не ушла бы отсюда, если бы ей самой не нравилось…
— Что? — перебил Бим-Бом: — Аплодисменты? Крики? Взгляды? Поклонники с охапками цветов? Танец на проволоке? То, как ты смотришь на нее, когда она возвращается — с неба — к тебе?
— Ты говоришь так, будто Ева притворяется, а я — заставляю ее это делать.
— Гнилое место, — Бим-Бом вздохнул и шумно глотнул из фляжки: — дрянь… Знаешь, что самая дрянь, мальчик? Любой Парадиз рано или поздно… Если человека вовремя не выгнать из рая, он рано или поздно превратит этот рай в ад…
Острова далеко внизу казались горстью радужных бусин, рассыпанных на мятом бирюзовом платке моря. Ева восхищенно ахала, глядя сквозь прозрачный пол кабины. Ада мутило от созерцания своих ног, висящих над бездной — он несколько раз пытался проверить страховку на своей талии, не находил, морщился и беспомощно опускал руку.
— Я обещал показать вам рай, дети, — Бим-Бом, непривычно оживленный и веселый, восторженно улыбался, будто вся красота внизу принадлежала исключительно ему. — Вот так увидели эту планету первооткрыватели. Понимаете, почему они назвали этот мир Парадизом?
Теплый песок нежным шелком ласкал ступни; стайки огромных разноцветных бабочек грелись на дорожках между бунгало.
— Целая неделя?! Сколько это стоит? — еле дыша, спросила Ева. Ее тонкие пальцы дрожали в руке Ада.
— Свадебный подарок. Я хочу, чтобы вы знали, каким мог бы быть рай, если… Смотрите! — узловатый палец Бим-Бома указал в небо. Высоко в безоблачной сини, сверкая на солнце радужной чешуей, безмолвно плыли огромные крылатые существа. — Они не трогают людей, хотя могли бы… Знаете, дети, сначала это показалось всем сказкой. Планета драконов и сокровищ. Золото, алмазы, рубины. Потом… Потом появились шахты, города, казино, цирки… Спохватились, когда от рая остался жалкий кусочек — впрочем, вполне достаточный, чтобы устроить курорт для миллионеров…
— А теперь ты подарил нам целую неделю рая, — запрокинув голову к небу, Ева улыбалась. Мягко и немного печально — совершенно не так, как улыбалась залу, балансируя на лезвие проволоки среди голографических облаков.
Ад стоял на границе воды и суши. Иногда до него дотягивалась сильная волна, обнимала лодыжки, тянула за собой — в море, вымывала из-под ног песок. Ад терял равновесие, с усмешкой вспоминая зыбкую опору проволоки — и не отступал ни на шаг. Море сердито шипело.
— Ты точно решил остаться, Бим-Бом?
— Вы с Евой тоже могли бы…
— Что? — Ад покачнулся, увяз пяткой в мокром песке; рассердился и уселся рядом с Бим-Бомом. — Что — могли бы? — переспросил он. — Наняться здесь прислугой?
Он поморщился, пытаясь представить легконогую Еву, каждый шаг которой казался началом танца, — горничной, застилающей постели в бунгало.
— Необязательно. Здесь недалеко колония, вроде как энтузиасты. Изучают драконов, охраняют от браконьеров, восстанавливают растения на месте заброшенных шахт. Если они согласились принять меня, то молодые и сильные…
— Мы уже подписали контракт на этот сезон. Я ведь говорил.
— Так глупо, мальчик… — Бим-Бом зачерпнул песка; посмотрел, как между пальцами выскальзывают песчинки. — Так…
— Что глупо? — разозлился Ад.
— Знаешь, только человек умеет строить клетки. Так глупо, что в первую очередь, он запирает в эти клетки себя самого…
— Ты предлагаешь вот так, ни с того, ни с сего, разорвать контракт, заплатить неустойку, уйти из цирка — в никуда?! Это Ева с тобой говорила, да?
— …И самое скверное даже не то, что постепенно к клетками привыкают… а то, что начинают считать их своим домом… — Злость Ада неожиданно утихла под грустным взглядом Бим-Бома. — Раньше ты был совсем другим, мальчик… Знаешь, ты заплакал, когда впервые увидел, как бьют хлыстом новичка-дракона. Не потому, что испугался, а потому что пожалел зверя. Я виноват, что позволил отдать тебя в этот номер… И Еву… Тогда мне казалось, что я ничего не могу сделать… И теперь, видно, тоже — ничего не могу…