— Господин Дворский, мне сообщили, что убит полковник Можаев. Как это случилось?
— Как? — Дворский выпучил глаза. — За каким-то дьяволом он приперся сюда, и ему перерезали горло! Доктор, сделайте одолжение, покажите господину Холмову это место.
Энский оставил Надежду Кличеву, которую потчевал нашатырем, и подошел к Холмову.
— Это страшное зрелище. Вы должны приготовиться. Идемте.
Они прошли в дальний конец коридора и остановились перед комнатой, в которую однажды заглядывала Женя.
— Это здесь. — Энский толкнул дверь и вошел. Холмов последовал за ним.
Можаев лежал на полу прямо у входа: огромный, в неуклюжей позе. На нем был лишь махровый полосатый халат. Вдоль всей шеи шел глубокий разрез. Голова была практически отделена от туловища. Пол и стены были забрызганы кровью. Орудие убийства — огромный кухонный нож — валялось чуть в стороне.
— Труп обнаружила Марта Дворская, — сказал Энский. — Ночью ей показалось, что кто-то ходит по дому. Она встала и заметила, что дверь на третий этаж открыта. Марта могла бы просто запереть ее на ключ, но побоялась, что пострадает кто-то из жильцов. Она негромко позвала, но никто не откликнулся. Тогда она стала обходить комнату за комнатой и наткнулась на Можаева Тот был еще жив. Несчастная женщина пыталась ему помочь, выпачкалась в крови, но было уже поздно. С Мартой случилась истерика. Она разбудила мужа, стала винить себя в смерти Можаева. На крики прибежала горничная. Дворский приказал ей разбудить всех постояльцев. Когда я пришел, Марта была в очень плохом состоянии. Я дал ей снотворное. Через несколько часов она проснется и сможет более подробно обо всем рассказать.
— Вы уже вызвали милицию? — спросил Холмов.
— Телефон здесь давно не работает. В участок поехал Олег Кличев.
— Когда он вернется?
— Не раньше чем через полчаса.
— Хорошо. Вы уже пытались разобраться, кто мог убить Можаева?
— Нет. У меня слишком много хлопот с постояльцами. Некоторым из них сделалось дурно.
Холмов нахмурился.
— Жаль. Упущено время. Как я понимаю, Марта Дворская никого на этом этаже не видела?
— Нет. Но нужно учитывать ее состояние после того, как она обнаружила труп, — заметил Энский.
— Убийца мог ускользнуть из дома через дверь?
— Нет. Его бы наверняка заметили. Кроме того, входная дверь запирается изнутри. Открыть ее он бы, конечно, смог, но вот закрыть… Конечно, у преступника мог быть сообщник внутри дома.
— А если предположить, что убийца — кто-то из домашних?
Энский пристально посмотрел на Холмова.
— Пожалуй, и это вполне возможно. Особенно если выяснится, что все окна в доме также заперты. Может быть, мы поступили опрометчиво, отпустив Кличева?
— Вы его подозреваете?
— Нет, но…
— Прежде всего следует заняться окнами. Так, в этой комнате их всего два. Похоже, что они уже давно не открывались.
Холмов услышал за спиной многозначительное покашливание и обернулся Энский ткнул носком ботинка в пол и задумчиво протянул:
— Господин Холмов, мне не хочется выглядеть полным идиотом в ваших глазах, но… Вы человек как будто разумный. Скажите, это убийство… нормальное?
Холмов потер переносицу и снова посмотрел на труп.
— Жестокое, очень жестокое.
— Вы меня, очевидно, не поняли. Я имею в виду эту легенду… — Энский смутился. — Там, в коридоре, говорили о ней. Взгляните на нож, которым был убит Можаев. Он очень старый. Если предположить…
Холмов наконец догадался, куда клонит Энский.
— Что преступление совершил призрак этого дома? Нет, не думаю. — Холмов покачал головой, но, вспомнив рассказ Жени, почувствовал вдруг ледяной озноб.
— Я подумал, зачем Можаев поднялся ночью на пустой этаж? Должно же быть этому объяснение? Пока я его не нахожу. Но, судя по тому, что на полковнике всего лишь халат, решение он принял, уже находясь в постели, — промолвил Энский.
— Вероятно, все именно так и было, — согласился Холмов. — По положению трупа и по характеру ран можно судить, как был нанесен смертельный удар?
— Совершенно очевидно, что Можаев стоял лицом к убийце и должен был его видеть.
— Следовательно, он мог оказать сопротивление?
— Безусловно. Но по каким-то причинам не сделал этого.
Холмов засунул руки в карманы и прошелся по комнате.
— О чем вы думаете? — спросил Энский.
— Только о том, что предчувствовать беду может далеко не каждый.