Хлопнула дверь, и Шердаков вынужден был отвлечься от своих мыслей. Вошел Олег Кличев. Поздоровавшись, он тяжело опустился на стул и без предисловий начал:
— Капитан, я уже говорил и повторяю еще раз: к убийству Можаева я не имею никакого отношения. Для меня самого это — полная неожиданность. Вы, конечно, можете мне не верить, но у меня нет оснований вас обманывать.
Кличев закашлялся, очевидно для того, чтобы скрыть от капитана охватившее его волнение.
— Отлично, поговорим откровенно. — Шердаков приподнялся в кресле, не сводя с Кличева проницательных глаз. — Что вам известно о Можаеве? Может быть, у вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, кто мог его убить и почему?
Кличев задумался. На его лице за несколько секунд сменилась целая гамма чувств и эмоций, а руки как бы сами собой извлекли из кармана носовой платок и стали нещадно терзать его.
Шердаков все видел, но выжидал, попыхивая сигаретой.
Наконец Кличев заговорил.
— Мне очень трудно ответить на ваш вопрос. Полковник со мной редко общался. У нас были разные интересы. Но вчера, когда в горах едва не произошла трагедия, он… — Кличев запнулся и долго подбирал нужные слова. — Он проявил завидное мужество, и я честно сказал ему об этом.
— Я слышал, вы едва не погибли?
— Да, имел такую неосторожность. Но я не хотел бы сейчас говорить об этом.
— Извините.
— Не стоит. Произошло нечто более ужасное, и Можаев, вероятно, предчувствовал это. Накануне мы с ним разговаривали…
— Уточните, пожалуйста, когда именно.
— Около десяти часов. Я вышел покурить на террасу. Можаев подошел ко мне и попросил уделить ему несколько минут. Мы перешли в гостиную, чтобы нас никто не услышал.
— И о чем вы говорили? — спросил Шердаков.
— Полковник высказал предположение, что в горах меня пытались убить! — При этих словах Кличев бросил на своего собеседника пытливый взгляд и продолжил: — Он считал, что кто-то намеренно разбросал на краю утеса камни, на одном из которых я и поскользнулся.
— А каково ваше мнение на этот счет?
— Не знаю. Вполне возможно. К сожалению, до этого случая я никогда не обращал внимание на то, много ли там камней.
— Можаев подозревал кого-нибудь конкретно?
— Нет. Он выражался довольно завуалированно. Упомянул также о какой-то угрозе.
— Угрозе? В чей адрес?
— Он не сказал. А когда я спросил его об этом, попросил подождать еще дня два, пока он сам во всем разберется. Для Можаева это было характерно: он всегда хотел все знать.
— Иными словами, всюду совал свой нос, — заметил Шердаков. — А это уже говорит о многом.
Кличев промолчал.
— Ваш разговор никто не мог подслушать?
— Не думаю. Мы были в комнате одни. К тому же дверь была заперта.
— Но вас могли видеть вместе?
— Уверяю вас: никто нас не видел.
— Ну что ж, вы были очень любезны, ответив на мои вопросы, — Шердаков встал.
Кличев также поднялся со своего места.
— У меня к вам одна просьба, капитан: пожалуйста, не беспокойте сейчас мою жену. Она на пределе.
— Понимаю. Мы побеседуем с ней в другой раз. Если вас не затруднит, пригласите ко мне Полякова.
— Хорошо, — Кличев еще раз внимательно посмотрел на капитана, словно пытаясь понять, что у того на уме, и поспешно вышел.
Шердаков сделал новые записи в блокноте и, заложив руки на спину, прошелся по комнате.
Итак, Можаев был чрезвычайно любопытен и мог узнать что-то, чего, с точки зрения убийцы, ему знать никак не следовало. Это обстоятельство, а также то, как было совершено преступление, определенно указывает на причастность к этому делу кого-то из жильцов.
— Мне сказали, вы хотите меня видеть? — В дверь просунулась голова Полякова.
Шердаков вздрогнул.
— Да, проходите, пожалуйста, садитесь.
Поляков зашаркал ногами, со скрипом придвинул к себе стул.
— Извините, — бросил он равнодушно.
«Лицо — бесстрастное, но взгляд — холодный, заинтересованный», — отметил про себя Шердаков, а вслух сказал:
— Как близко вы были знакомы с Можаевым?
— Мы здесь впервые встретились. Разговаривали пару раз на разные темы. Полковник интересовался искусством, но, откровенно говоря, ничего в нем не смыслил.
— Очевидно, он нелестно отозвался о ваших картинах?
— Картинах? — переспросил Поляков. Голос его звучал ровно, но в глазах что-то мелькнуло. Какое-то беспокойство, а возможно, и страх.
Шердаков не подал виду, что заметил это.
— Я слышал, вы художник, — пояснил он свою мысль.