Потоки энергии, способные испепелить целый город, обрушивались на фрегаты вместе с орудийными залпами, и в ответ куда-то в открытое пространство, где цели настолько далеко, что невозможно увидеть невооруженным взглядом, уносился беглый огонь орудийных батарей этих кораблей, не желавших покидать эту позицию даже несмотря на столь критическое положение. Поскольку внизу горел линкор «Фурия», флагман всего флота, попавший под перекрестный вражеский огонь и все же сбитый в неравном бою. Его двадцатикилометровый корпус, перепаханный пробоинами попаданий, все еще пылающий огнем разрушенных плазменных реакторов, стал отдельным полем боя для остатков команды и войск, выживших при падении. Его отдельные орудийные батареи, пережившие падение, еще действовали и вели огонь по наступающим ордам противника, но все же не могли уничтожить всех, раз за разом накатывавшихся на ряды отчаянно сопротивлявшихся солдат, не мечтающих уже ни о чем, кроме как забрать перед смертью с собой как можно больше врагов.
И там, среди трупов и воронок, лежал и он сам, в разбитом экзоскелете, все еще сжимающий в руке свою силовую шпагу, отброшенный на спину ударной волной приземлившегося рядом артиллерийского снаряда, с невидящим взглядом, уставившимся в небеса, где сейчас гибли его люди. Треснутое забрало еще выводило на внутренний дисплей многочисленные показатели и данные жизнеобеспечения, горящие тревожным красным цветом, но система контроля уже не фиксировала носителя с остановившимся сердцем.
Эдвард раскрыл глаза, моментально проснувшись от увиденного, и несколько секунд лежал на кровати без движения, пытаясь успокоить бешеный ритм своего сердца, разгонявшего кровь до стука в висках. Оно продолжало бешено работать в грудной клетке, но там, в его родном мире должно остановиться…
Значит, именно так все и произошло, он мертв или очень близок к этому состоянию там, в своей реальности, практически вычеркнутый оттуда после всего произошедшего. И все же что-то все же пошло не так, и он сам, либо же его сознание оказалось здесь, в совершенно другом и незнакомом мире, буквально срисованном с его детских представлений о том, как должны выглядеть сказки, окажись он в одной из них. Так что же значит весь этот лагерь вокруг? Все же последний шанс умирающего, чьей-то волей заброшенного сюда, либо же безумие задыхающегося в мертвом теле подсознания, выстраивающего глубоко запрятанные мечты в последнюю предсмертную картинку. Кто же он сам такой в этом мире? Пленник чужой воли или собственный отпечаток в предсмертном бреду, либо же спасенный чудесным образом? И как тогда относиться ко всему вокруг, ведь этот мир казался настолько реальным, насколько же не мог существовать в его собственной реальности, в его мире… Слишком детальный, слишком подробный, слишком хаотичный, чтобы быть иллюзией, но и слишком добрый, светлый и щедрый, слишком далекий от того мира, к которому он привык. Мысли разрывались от этой двойственности, хотелось закричать и потребовать ответа, но сил хватало лишь на то, чтобы беззвучно смотреть в дощатый потолок треугольного домика, где он еще недавно лег спать по окончании световой части здешних суток.
Понимая, что еще раз заснуть не получится, а потому поднявшись и присев на кровати, Эдвард устало протер глаза и осмотрелся по сторонам. Ольга Дмитриевна еще мирно сопела, завернувшись в одеяло, а ее темные волосы рассыпались по смятой подушке. Рядом, на столике, стоял заведенный будильник, чья часовая стрелка еще не перевалила даже за первую половину круга. На улице, кажется, начинался рассвет, за небольшим деревянным окошком с раскрытой форточкой, закрытой слоем марли против насекомых, уже светло, но небо еще больше походило на то, что он видел вечером, с примесью красных и голубых тонов на фоне небольших рваных облаков, клочьями ваты плывущих где-то высоко над поверхностью. Самого диска солнца под таким углом видно не было, но его яркие лучи уже освещали лагерь, косыми лучами падая через окошко на небольшой столик, оставляя на нем яркие световые полосы.
Потянувшись, Эдвард поднялся и несколько размялся, мышцы после сна еще были расслаблены, постепенно приходя в форму, но сон ушел окончательно, теперь дышал полной грудью, раздумывая над тем, что должен сделать сегодня. Первое знакомство с лагерем прошло, настало время действовать, не отвлекаясь на сновидения, чем бы они ни были. Если слишком зацикливаться над тем, что произошло с ним в настоящем мире, то можно провалиться в прострацию уже здесь, потеряв возможность найти выход и вернуться.
Самый простой вариант действий на сегодня, не предполагающий чрезмерного кровопролития и жестоких допросов, заключался в том, чтобы вытянуть из знакомых девочек всю возможную информацию об этом месте и попытаться просчитать, какие могут быть пути возвращения обратно, в собственный мир. К тому же, здесь должно быть и какое-то начальство, Ольга Дмитриевна командовала только пионерами, а в той же столовой была всего лишь еще одним посетителем, повара ей не подчинялись. Соответственно, найти руководство, если здесь вообще хоть как-то представлено, и попытаться узнать хоть что-то у него. Здесь тоже следует обойтись без применения силы, в любом случае, хотя бы постараться так поступить.
Надев комбинезон и снова защелкнув сапоги, Эдвард активировал вживленную под челюсть гарнитуру связи, убедившись, что вожатая еще спит. Все та же пустота на всех частотах, словно здесь не знали даже радиосвязи. Это весьма странно, особенно если учитывать те провода на столбах, что уже успел заметить, часть из них вполне могла принадлежать системам связи. То же самое с компасом, что вел себя более, чем странно, накручивая круги и никак не желая обнаруживать точку отсчета.
Отключив ее , он решил, что пока лагерь спит, можно заняться и самим собой, дворянин даже в самой безнадежной ситуации должен оставаться дворянином, и, в первую очередь, следить за собой. Где умывальники, уже в курсе, и туда как раз взял направление, осторожно прикрыв за собой дверь домика, чтобы не разбудить вожатую.
Утренний лагерь впечатлял не меньше, чем лагерь дневной, во многом своей тишиной и покоем. Спала словно сама природа, высокие ветвистые деревья стояли тихо, опустив ветви с почти неподвижными листочками, трава пригнулась к земле и стелилась под ногами, не издавая почти ни звука, и в ней же тонули звуки шагов в тяжелых сапогах. Маленькие деревянные домики пионеров, не по порядку и с пробелами выстроившиеся вдоль аллеи, как нерадивые солдаты, практически все стояли с закрытыми дверями и занавешенными окнами, и оттуда не доносилось ни звука. Тишина, стоявшая над лагерем, нарушалась только тихими трелями какой-то певчей птицы и странными звуками невидимых насекомых, сравнение к которым Эдвард не мог толком подобрать. И ни одной живой души вокруг не нарушало атмосферу уединения и заброшенности лагеря. Конечно, еще немного и прозвучит сигнал подъема, из домиков начнут выходить не выспавшиеся пионеры, протирая глаза и здороваясь друг с другом. Тишина исчезнет и на место нее придет суета обычного дня, но пока что еще можно наслаждаться этими тихими минутами.
Раскрыв комбинезон и оголившись по пояс, Эдвард освежился ледяной водой умывальника, пожалев только, что нельзя устроить здесь хоть что-то наподобие душа, но все равно это лучше, чем и дальше вонять собственным потом, заодно удаляя остатки сна и слабость из мышц. Закончив с водными процедурами и еще раз не без удовольствия потянувшись, вернулся на площадь, где только Генда приветствовал его суровым взглядом из-под очков, словно тоже понимая, что этот человек не из этого мира и не должен здесь находиться. Комплекс упражнений весьма прост и несложен, к нему необходимо только привыкнуть, а последние годы у Эдварда было не так уж и много времени, чтобы регулярно заниматься тренировками. Скорее всего, увидев его состояние сейчас, старый учитель неодобрительно закачал головой и велел бы все переделывать заново до тех пор, пока не получится хотя бы отдаленно похожее на те пассы, какими его учил лично. Сначала упражнения на растяжку мышц, а потом уже отработка движений, приемов и ударов. Полностью посвятив себя ощущениям в собственном теле, пока еще столь же незнакомому, как и все остальное, Эдвард практически отключился от окружающего мира, вспоминая только нужные последовательности движений, отдававшихся приятной болью в напряженных мышцах и суставах.