- Хватит, – девушка покраснела, – Я просто хочу, чтобы и у тебя было все хорошо. Мне кажется, что это не самое большое желание. И это меньшее, что могу для тебя сделать за спасение моей собственной жизни.
- Если бы меня здесь не оказалось, то тебе бы ничего не угрожало, – снова Эдвард отвел взгляд, но девушка прикосновением руки заставила его повернуть голову обратно и посмотреть прямо ей в глаза.
- Ты в этом не виноват, – твердо сказала ему, – Нельзя винить себя за все происходящее. Того человека никто не заставлял так поступать, и ты не должен себя винить в том, что он сам так решил. Это глупо…
Он даже не стал ничего говорить, просто улыбнулся, взяв ее за руки. Славя могла стать настоящим счастьем для любого, с кем рядом оказалась, и в какой-то миг даже почувствовал разочарование, что не рядом с ним. Только сердце должно принадлежать одному человеку, и свое он давно и безвозвратно отдал одной бойкой рыжей девчонке, буквально вытащившей его за руку из того бездушного состояния, к которому привык настолько, что считал нормальным. И все же, не мог не чувствовать той теплоты, что испытывал к этому чудесному голубоглазому созданию, способной излечить даже самую испорченную человеческую душу.
Кто она? Кто эта Славя, похожая на паладина святого храма? Они же все разные, все эти девушки, которые стали ему родными за эти две недели, каждая оставившая в нем свой след, собрав воедино обратно мозаику человеческой души. Лена, тихая и скромная, но острая, как лезвие клинка, ради которой надо жертвовать собой, забыв об эгоизме и собственных интересах. Ульяна, веселая и беспокойная, простая и честная радость человеческой жизни, способная находить причины для того, чтобы жить дальше, в самых простых мелочах, научившая и его тому, что жизнь – это не только высшие идеалы. Мику, длинноволосое чудо, способное заговорить насмерть, серьезно сломавшая его мировоззрение. Кто бы мог подумать, что искусство действительно может играть такую роль в человеческой жизни, заставлять испытывать такую гамму эмоций? Жить ради того, чтобы творить прекрасное, лучшее и совершенное? Менять людей силой одной всего лишь музыки? Не гимнов и маршей, сплачивающих армии в единое целое, а мелодий, пробирающих до самой души и цепляющих за отдельные ее струны. Мику, разбудившая в его логическом сознании то, что позже снова стало человеческими чувствами. Славя… Это голубоглазое чудо, доброта и сострадание, о которых он забыл, став тем, кем хотели его видеть его вассалы. Вновь разбудившая в нем чувство заботы и нежности, сорвавшая с его души тот налет жестокости и бессердечия, который накипел за долгие годы войн и непрерывных сражений. Согревшая его своим прикосновением и не отвернувшаяся даже сейчас, когда открылся перед ней, показав истинный мрак своего прошлого.
И, конечно, Алиса. Рыжая разбойница, бунтарка и одиночка. Отвернувшаяся и закрывшаяся от целого мира, практически такая же, как и он сам, но все-таки нежная и ранимая внутри. Зацепившаяся за него и заставившая по другому взглянуть на уже привычные вещи. Ее чувства оказались сильнее любого клинка, и там, где не преуспели пули и снаряды, достаточно оказалось лишь одного ее взгляда. Девушка, заставившая встать на колени человека, перед которым падали ниц целые народы.
Эдвард глубоко вздохнул, задумавшись обо всем том, что пережил за это время.
- О чем думаешь? – тихо спросила Славя, за руку которой, как оказалось, держался все это время.
- О том, каким я был дураком, – честно признался он, все-таки поднимая голову с ее коленей, – Славя, прости за то, что тебе пришлось услышать.
- Главное, что тебе легче стало, – улыбнулась девушка, – нельзя все всегда держать в себе. Ни один человек такого не выдержит… Пошли обратно?
- Да, конечно…
На площади, когда они вернулись, первоначальное оживление, вызванное подготовкой к выступлению, постепенно сходило на нет. Сцена подготовлена, роли распределены, выступающие готовы и остается только дождаться сигнала вожатой к выступлению. Только его все не было, последние судорожные проверки всего и вся на случай любых возможных дефектов и ошибок все оттягивали этот момент, но большинство пионеров и не торопилось начинать, когда на носу уже ужин, а после этого последний действительно счастливый момент всей смены. Славя как-то незаметно отошла, уже через несколько минут снова появившись около вожатой, помогая с последними сверками очередности и необходимого оборудования, а Эдвард направился к Алисе, сидевшей с гитарой в руках на скамейке.
- Ты где пропадал? – сразу встретила его девушка первым же вопросом, – Мы тут с Мику решили внести небольшие коррективы…
- Вот уж нет, – развел руками Эдвард, – Я не буду переучивать мелодию за час до начала выступления. Хотите, чтобы я окончательно опозорился, перепутав ноты?
- Да ничего тебе переучивать не надо, просто ты в курсе должен быть, – отмахнулась Алиса, – Смотри, вот здесь будет так звучать…
И вдалась в объяснения небольших поправок, внесенных ими в последний момент перед их выступлением. Несколько измененных деталей, какие, по ее словам, в таком виде должны лучше выглядеть и улучшить всю песню. Ему же оставалось только со всем этим согласиться и признать, что так действительно все выглядит отлично и дополнительных изменений вносить уже не надо.
Пока она объясняла, заодно указав, что стоят они чуть ли не в самом конце, поскольку сразу после их выступления начнутся танцы, и музыкальный клуб выступит вроде разогрева перед общей дискотекой, вожатая сообщила, что всем пора на ужин. Его решено было устроить немного раньше, поскольку заключительная дискотека смены по времени и так занимала очень много, чтобы пытаться втиснуть ее в устоявшийся распорядок пионерского лагеря.
Взяв Алису под руку, Эдвард направился в столовую вместе с остальными, по привычке стараясь держаться несколько в стороне от общего пионерского потока, штурмовавшего раскрытые настежь двери здания. Странно было только наблюдать, как быстро летит время, последний день прошел так быстро, что начинало казаться, будто только что поднялся с кровати,
не успел даже сигнал на подъем прозвучать.
Зато очередь тянулась, казалось, бесконечно, Алиса, все так же стоявшая рядом с ним, даже начала бурчать себе под нос, что из-за его неторопливости они простоят здесь до самой ночи и помрут с голоду, на что в ответ только улыбался. Хотя когда все-таки добрались до раздаточной, особенных причин радоваться все равно не было. Ужин, приготовленный поварами даже раньше обычного, представлял собой кулинарный шедевр на тему того, как можно испортить даже хорошие продукты, если подойти к делу творчески. Макароны с тушенкой или, как их назвала Алиса, «по-флотски», оказались одновременно и переварены, пригоревшие местами, и в то же время недоваренные до такого состояния, что казалось, будто жуешь резину. Даже привычных сдобных булок не было, вместо них подавали просто куски белого хлеба к сладкому фруктовому компоту. В качестве то ли аперитива, то ли добавки ко всему этому еще выступил овощной салат, густо заправленный чем-то невероятно жирным и белым, с названием которого ему опять помогла Алиса, назвав все это дело «майонезом» и тоже искренне удивляясь, зачем им сегодня дали «оливье». Как оказалось, это было названием самого салата.
- Волнуешься перед выступлением? – спросила Алиса, выковыривая из своей порции макарон те кусочки, какие еще можно было назвать съедобными.
- Нет, – он покачал головой, – скорее, за вас волнуюсь, как все пройдет.
- А можешь не волноваться, у нас все будет отлично, – Алиса улыбнулась, – А вот за тебя я бы как раз поволновалась, чтобы нигде не ошибся.
- Проблема в том, что я не могу о тебе не волноваться, – спокойно заметил Эдвард, отодвигая тарелку с остатками макарон, – все-таки ты моя дама сердца… эммм… у вас это называется «моя девушка», я ничего не перепутал?