По бокам судна сидели и полулежали истощённые и почти голые гребцы, с цепями на руках и ногах. Покинуть скамьи они не могли и вынуждены были постоянно сидеть на одном месте.
— Ну и вонь тут! — воскликнул Аким, принюхиваясь.
— А как ты думал на гребном судне? — ответил вопросом Сафрон. — Им некуда пойти. Ходят под себя и лишь водой морской обливают иногда, смывая нечистоты. Как видно и нас туда запрут.
Так и случилось. Им дали пробраться на свободные места, приковали к общей цепи, а человек сказал на плохом русском:
— Работать весло и нет жалоб, — и показал бич в сильной волосатой руке. Сафрон тоскливо покачал головой и сел на жёсткую доску скамьи. Сосед с безразличным видом посмотрел на него, что-то спросил, но Сафрон не понял и качнул головой. Сзади раздался голос Акима:
— А у меня сосед свой, хохол! Он уже второй год здесь! Ой!
Это бич надсмотрщика полоснул по говорившему, и Аким затих. И голос волосатого с бичом:
— Сказать тихо, урус! Бить быть!
Казаки притихли, а Данил, сидящий через скамью, прошептал себе под нос:
— С железом будет хуже, думаю.
Через два дня судно вышло из устья Дона и взяло курс на полдень. Сафрон стал припоминать рассказы бывалых казаков, особенно тех, кто побывал в рабстве в Турции, и решил, что они идут в Синопу или в Трабзон. Могут и в маленькие порты заходить. Тоска и отчаяние охватили его.
Фелука бодро шла под парусами и вёслами. Хозяин торопил матросов, волосатый турок или кто другой, постоянно щелкал бичом. Гребцы шептали проклятья, но гребли изо всех сил, не желая получить удар вездесущего бича.
Через два дня вошли в порт Синопы. Вдали виднелись синеватые горы, а на склонах легко рассмотреть сады и рощи плодовых деревьев.
Вскоре гребцам дали по апельсину и воды. Матрос черпал воду кожаным ведром и смывал нечистоты и поливал самих гребцов.
— Говорить, — крикнул надсмотрщик и жестом подтвердил разрешение.
— Сафрон, — позвал Аким. — Мы дальше пойдём. На восток! Слышал от соседа.
— Какая разница! — безразлично ответил Сафрон. Он был утомлён без меры и его интересовал только блаженный отдых.
Простояли здесь четыре дня, и за это время гребцы сумели отдохнуть. И с едой стало чуть лучше.
Надсмотрщик, его звали Омар, был сильно зол и нещадно лупил гребцов за самые незначительные провинности. Лишь немногие избежали его бича. Тем более, что ветер был встречным и гребцам приходилось работать до седьмого пота.
Лишь пройдя мыс Джива, едва заметный справа по борту, ветер поутих и поменял несколько направление, задув от полночи, что дало возможность поставить паруса и дать отдых гребцам.
В Трапезунд прибыли через две недели к вечеру. Открытая бухта встретила судно порывистым шквальным ветром средней силы, который двое суток продержал их на внешнем рейде. Омар соизволил сказать по-русски:
— Стоять неделя. Спать, отдых день, ночь. Ха-ха! — И щёлкнул бичом для острастки. Ещё посмеялся, оскалив крупные зубы.
Гребцы за это время перезнакомились, и могли общаться, хотя и с трудом. Тут были люди разных народов, но больше всего болгар и молдаван. Всего на фелуке находилось пять пар весел, на каждом весле по два гребца. Всего двадцать гребцов. Правда, один был так слаб, что его вот-вотдолжны были выбросить в море, если купец купит ему замену.
Наши казаки сильно отощали, и прежняя жизнь в бегах казалась им очень похожей на привольную. Здесь же голодать приходилось постоянно, а не неделю, как в прежние времена их бегства.
— Данил, ты ничего не придумал, а!? — всё спрашивали товарищи.
— Что тут придумаешь, казаки? Ничего не получается. Железо…
Казаки вздыхали, но приходилось терпеть, ожидая милости Господа.
С якоря снялись ранним утром, вышли в море на вёслах. Ветер был опять слегка про́тивный, и гребцам пришлось сильно поработать. Хорошо, что лето ещё не началось и жары не чувствовалось. Кончалась весна.
Курс фелуки был на восток. Куда, никто из гребцов не знал, да и не было уже охоты знать. Тупость овладела почти всеми, особенно старшими.
На четвёртый день ветер усилился, задувал от полуночи, и фелуку неудержимо прижимало к берегу. Омар надрывался, подгоняя гребцов, но двое уже не могли работать и их выбросили за борт, успев отковать от общей цепи. Ночью разразился шторм, ветер очень медленно поворачивал с запада. Ни один огонёк не радовал глаз, словно берег вымер. Молнии изредка прочерчивали чёрное небо, а удары грома заставляли вздрагивать гребцов.
Чуть рассвело, как в опасной близости показался берег. На судне заволновались. Омар продолжал нещадно хлестать гребцов, но это мало помогало. Судно продолжало прижимать к скалистому берегу. Фелука медленно дрейфовала к юго-востоку, и к полудню, когда пошёл дождь, стало ясно, что спасти судно нет никакой возможности.
— Вот и пришёл, братцы, нам каюк! — обречённо вздохнул Аким и бросил весло. — Осталось лишь молиться, испрашивая прощение за грехи наши.
Многие гребцы последовали его примеру и стали истово молиться, каждый на свой лад, и никакие попытки Омара не помогали. Один гребец получил такой удар веслом, что упал на доски и вскоре умер с разбитым черепом. И другие получали чувствительные удары кнутом. Наконец Омар, посовещавшись с хозяином, прокричал приказ на разных языках, и на русском тоже:
— Фелука бросить берег! Раб расковать!
Кузнец тотчас стал сбивать цепи и рабы могли выйти на палубу. У берега белели буруны, столбы водяной пены и брызг долетали до верхушек скал. Но судно тащило в крохотную бухточку с довольно пологим дном, усыпанным галькой. Рулевой всеми силами пытался направить судёнышко именно туда.
Хозяин бесновался, взывал к Аллаху и постоянно ругался то на рулевого, то на Омара, который теперь больше думал о своей безопасности, чем о рабах.
Высокая волна бросила фелуку на камни у берега, мачты сломались со страшным треском и с грохотом обрушились на палубу. Трое матросов упало под их обломками, ещё один, запутавшись в снастях, потонул, но продолжал болтаться у борта, избиваемый волнами о борт. Двух рабов смыло волнами и те лишь на мгновение показались в бушующих пенных водах и пропали.
Омар вопил, требуя немедленной высадки на берег. Фелука покачивалась на набегавших волнах, скрипя днищем по гальке и помаленьку подталкиваемая к берегу каждой волной. Двое рабов бросились в отчаянии за борт, надеясь доплыть до берега, но тоже не справились и пропали среди пены.
Шлюпку давно разнесло в щепки, и лишь канат болтался за кормой, оборванный и размочаленный.
Данил с напряжением всматривался в круговерть морских волн, что-то прикидывал, рассчитывал, но не двигался, крепко, судорожно уцепившись за обломок фок-мачты, торчащей из палубы.
Наконец достал кусок тонкого троса, обмотался им, свободный конец примотал к обломку мачты, посмотрел на товарищей и с разбегу бросился в волны. До берега было саженей пятнадцать бурлящего моря.
Казаки видели, как его тело скрылось под водой, но через несколько мгновений голова показалась среди пены. Он широко открыл рот, вдыхая воздух, но волна поглотила его. Сафрон перекрестился и зашептал молитву. Но вдруг голова Данила показалась снова, он успел два раза вдохнуть, и снова его накрыла волна с пенным гребнем. На этот раз головы долгих секунд десять не было видно.
И вдруг в провале между волнами Данил опять показался среди пены. Рот судорожно вдыхал живительный воздух, но теперь он оказался на три сажени ближе к берегу. Аким что-то крикнул ему, но ветер унёс крик, и даже Сафрон не разобрал слов. И тут все увидели, как Данил оказался ногами на дне и быстро семеня, стал приближаться к берегу, пока очередная волна не накрыла его пенным гребнем, скрыв его на несколько секунд.
Друзья вздохнули с облегчением, увидев его выходящим на берег. Данил рухнул на гальку и пролежал так с минуту, отдыхая. Поднялся и махнул рукой, рот открывался в крике, но слов разобрать невозможно. Лишь поняли жест, зовущий повторить его действие.