Фредерик Дар
Остались только слезы
Грегуару Лекло с любовью.
Ничего, кроме слез, у меня не осталось.
«Чтобы долго оплакивать нашу печальную историю…»
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
Глава I
— А какой у вас рост?
Я в нерешительности взглянул на ассистента режиссера. Если вы статист, вам частенько задают каверзные вопросы, вроде этого, и ваш заработок в большинстве случаев зависит от вашего ответа.
Я попытался отделаться непринужденной гримасой.
— Ну, приблизительно? — настаивал ассистент.
Это был высокий блондин неопределенного возраста, с плоским лицом, вдобавок приплюснутым толстыми очками в золотой оправе. Он производил впечатление человека, не принимающего кино всерьез, однако работу свою выполнял прилежно.
— Около ста семидесяти пяти…
Он пожал плечами.
— Так я и думал: вы чересчур малы!
Эти слова уязвили мое самолюбие и больно кольнули мой желудок, ибо первое было слишком велико, а второй — слишком пуст.
— Чересчур мал? Вам, что, нужен какой-нибудь гигант?
— Ну, почему же, просто гвардейская форма, которую доставил Траунер, рассчитана на мужчину не ниже метра восьмидесяти…
— Но ведь можно подрубить?
— Траунер не желает, чтобы переделывали его костюмы!
Надо было плюнуть, тем более, что я явно действовал ассистенту на нервы, а прослыть занудой в этом проклятом ремесле совсем ни к чему. Только в этот день я забыл позавтракать, так же, впрочем, как накануне пообедать.
— Послушайте, в любом случае могу ведь я примерить эту проклятую форму…
— Не стоит…
— Знаете, можно и ошибиться… В костюме есть сапоги?
— Да, но…
— Тогда, если брюки чересчур длинные, их можно заправить в сапоги, и никто ничего не заметит!
На этот раз он не выдержал:
— А как быть с рукавами, умник? Их вы тоже заправите в сапоги?
От его разгневанного тона у меня внутри все начало болеть.
— Не орите так, месье… От вас несет чесноком! Меня вы не сможете в этом упрекнуть, поскольку вот уже два дня я глотаю только кофе со сливками…
Высокомерным жестом он указал мне на дверь. На жалость его не возьмешь. Каждый день он видит столько подыхающих с голоду, что у него от них — не сочтите за игру слов — несварение желудка.
Я собрался было освободить помещение, когда в комнату вошла женщина: это была великая актриса Люсия Меррер. Я нарочно не употребляю слово «звезда», ибо частенько оно ни о чем не говорит.
Люсия Меррер обладала слишком большим талантом, чтобы приклеить ей этот ярлык. Это была актриса, актриса настоящая! До сих пор мне не приходилось встречаться с ней, хоть я и сыграл в качестве статиста немало более или менее хороших ролей в более или менее дурацких фильмах. Она выглядела старше, чем я думал. На экране она казалась от силы сорокалетней, а здесь в кабинете ей можно было дать лет на пятнадцать больше.
На ней был рабочий грим, и, чтобы не испачкать блузку, она подложила под подбородок розовую бумажную салфетку.
Поверх костюма для съемок актриса накинула огромных размеров шерстяной жакет, который делал ее похожей на американского авиатора.
Она зашла в соседнюю комнату позвонить, услыхала, вероятно, мою ссору с ассистентом и потому окликнула меня:
— Подождите минутку!
Еще никогда я не видел такого живого взгляда, таких темных глаз. Однако она вовсе не походила на южанку. Не знаю, помните ли вы ее, но она скорее напоминала шведку с черными глазами.
Ассистент, предпочитая не вмешиваться, осторожно выжидал.
Я занимался тем же, тщательно стараясь справиться с румянцем, заливавшим мое лицо.
— Это на роль гвардейца? — спросила она у ассистента.
— Да, мадмуазель Меррер… Только вот реквизитор принес от Траунера…
— Я слышала…
Она продолжала внимательно меня изучать — примерно так же разглядывают какую-нибудь вещь перед тем, как ее приобрести.
— У этого мальчика интересная внешность, — прошептала она. — В роли гвардейца он будет прекрасен. У большинства статистов невозможные рожи, Альберт. Ну, прямо, подручные мясников…
— Это даже не роль, — тяжко вздохнул ассистент, выражая таким образом свое недовольство.
— Тем более! Юноша, который молчит, для того только и нужен, чтоб на него смотреть; он должен быть красив, это элементарная вежливость по отношению к публике, вы не находите?
Альберт, должно быть, привык к капризам знаменитостей. Он немедленно сдался.
— В некотором смысле вы правы, мадмуазель Меррер… Только сами знаете, продюсер во всем ограничивает… Каждый вечер проверяет мои расходы и придирается… Если он увидит счет за такси, на котором пришлось ездить за другим костюмом, мне влетит…
Я не проронил ни звука. Моя судьба решалась без моего участия. К тому же я думал про себя, что Люсии понравилась моя физиономия, но может не понравиться голос; когда имеешь дело с капризными созданиями, достаточно какой-нибудь мелочи, чтобы все испортить.
— Пошлите служебную машину…
— Она уже задействована…
— Тогда возьмите мою. Придется моему шоферу выпить в баре на несколько аперитивов меньше, вот и все… Дайте малышу костюм, пусть подберет себе по росту…
И она вышла, когда я уже собрался мысленно ее благодарить. Мы остались с ассистентом вдвоем. Похоже, он не слишком на меня злился. Просто пожал плечами, слегка ухмыльнувшись; за такую гримасу, будь она положена по роли, его прогнали бы со сцены.
Написав требование для костюмера, он протянул мне бумажку со словами:
— Разбирайся сам с ее шофером, найдешь его в баре.
Неожиданное «тыканье» звучало вполне по-дружески.
— У этой женщины есть сердце, а? — пробормотал он.
— Да уж, она может даже поделиться с бессердечными!
Я должен был участвовать в съемках всего два дня, но в кино всегда случается что-нибудь непредвиденное. В последнюю минуту график съемок весь переиначили, и я, прежде чем начал сниматься, провел в студии четыре дня. Четыре дня, за каждый из которых я, как порядочный, получил свой установленный профсоюзом минимум.
Получив свои денежки в конце первого дня, целиком заполненного бездельем, я тут же заказал в ресторане на студии хороший кусок свинины. Кухня здесь превосходная. Затем отправился пешком до Жуанвиля покупать цветы. Ничего более оригинального, чтобы отблагодарить Люсию Меррер за ее доброту, я придумать не смог. Я выбрал букет роз, хотя, учитывая время года, это была чрезмерная роскошь. Но дарить актрисам гвоздики нельзя — плохая примета. В этом мире фальши все жутко суеверны.
Я вернулся автобусом на студию и спросил, где находится уборная Люсии. Я думал, Люсия на просмотре текущего материала и потому растерялся, увидев ее лежащей в комнате на диване. На ней был тонкий, как паутина, пеньюар, который давал возможность познакомиться с ней получше. Она читала свой сценарий, держа очки перед глазами. Хотя она была в помещении одна, кокетство не позволяло ей нацепить их на нос.
Она с досадой взглянула на меня, недовольная внезапным вторжением. Потом, видимо, меня узнав, отложила толстую, скрепленную металлической спиралью тетрадь. Любезная улыбка оживила ее красивое подвижное лицо. Это лицо было словно некий экран, на котором могли возникнуть тысячи неожиданных «крупных планов».
— А, вот и мой гвардеец!
Я вошел. Неловким жестом показал свои цветы и положил их на туалетный столик, опрокинув при этом добрых полдюжины разных флакончиков.
— Если вы позволите, мадам…
— Очень мило, малыш… В нашем ремесле благодарность — явление редкое…