— Мов, я хочу, чтоб мы с вами поговорили…
Она пожала плечами, всем своим видом давая понять, что это бесполезно.
— Ваша тетя — актриса со своими… э… причудами. Великий артист — существо необычное. В том, что она не осталась равнодушной к моей молодости и позволила себе каприз, нет ничего особенного и тем более возмутительного.
Я не могу оправдать себя в ваших глазах, это невозможно. Согласен, Мов, я жалкий карьерист, не пожелавший упустить свой шанс; такое выпадает раз в жизни… Однако если я и не люблю Люсию, то по меньшей мере испытываю к ней почтение, которое с избытком восполняет любовь…
Мов встала.
— Я пришла не для того, чтобы присутствовать на вашем сеансе самоанализа, Морис. Я только хотела вас предупредить, что если Люсия будет играть эту роль, я здесь не останусь… Вот и все…
— Но почему вы, в конце концов, придрались к детали, касающейся работы? Какого черта, она ведь актриса! И тот факт, что в фильме она играет мою мать, никак не отразится на ее положении в обществе.
— В данном случае отразится! Вы сами прекрасно понимаете. Блонваль делает ставку именно на эту двусмысленную ситуацию. Он строит рекламу на скандале.
Мов удрученно покачала головой:
— Люди внушают мне отвращение.
Она вышла из комнаты, не закрыв за собой дверь.
Я провел отвратительное утро. За обедом мы оказались с Люсией наедине. Феликс в ответ на наш вопрос сообщил, что мадмуазель Мов только что уехала, сев за руль своего автомобиля. Я решил, что мне представилась прекрасная возможность рассказать Люсии об утреннем разговоре с ее племянницей.
Разумеется, некоторые детали нашей беседы я опустил. Люсия задумчиво выслушала меня.
— Значит, люди судачат? — тихо произнесла она, когда я замолчал.
— Как видите…
— Но это же хорошо! Блонваль просто чудо! Говорила же я тебе, что это лучший пресс-агент в Париже.
Ее реакция меня огорошила. Я-то думал, она расплачется, откажется от роли, может, даже будет бить себя кулаком в грудь.
— Послушайте, Люсия, вы, очевидно, не понимаете, что ваша племянница жестоко страдает от такого положения вещей…
Она обхватила меня за шею и стала покусывать за ухо.
— Надо что-то предпринять, — сказал я, решительно оттолкнув ее от себя.
Взгляд у Люсии сделался неподвижным, почти злым.
— Мов всего лишь наглая девчонка. Я запрещаю ей судить обо мне! Моя личная жизнь ее не касается, так же, как и моя работа…
— Она сказала, что уйдет из дома, если…
— Ну, что ж, пусть уходит! Во всяком случае я не позволю, чтоб семнадцатилетняя девчонка указывала мне, как себя вести.
Спорить не имело смысла. Люсия поцеловала меня в губы. Это был искусный поцелуй, предназначенный для первого плана. От прикосновения ее губ меня замутило. Напрасно я изо всех сил старался думать о ее великолепной характерной роли в «Даме одного дня», этот поцелуй был невыносим.
Я сделал движение, высвобождаясь из ее объятий, и сказал:
— Ох, кстати, сегодня нам должны представить окончательный вариант текста!
Люсия хотела было рассердиться, но, услышав про работу, успокоилась.
— Тебе придется немедленно взяться за дело, Морис. Я даю тебе неделю, чтобы выучить роль… Мы не станем работать как остальные, репетируя по кусочку изо дня в день в съемочном павильоне…
Когда я скажу «Мотор!», к тому моменту все будут знать свой текст целиком. И потом каждый вечер перед тем, как покинуть студию, я определю места для завтрашних съемок.
Говоря о работе, Люсия порозовела от возбуждения. Эта женщина жила только для себя… Разумеется, ее искусство являлось неотделимой частью ее личности.
Мы еще долго говорили о будущем фильме. Но о чем бы я теперь ни думал, перед моим мысленным взором вставало измученное лицо Мов. Я видел ее с сигаретой, она неумело затягивалась, и от дыма у нее на глазах выступали слезы.
Глава VII
В этот же вечер мы должны были присутствовать на генеральной репетиции спектакля в «Мишодьер». Но, поскольку Мов еще не вернулась, я попросил у Люсии разрешения остаться дома под тем предлогом, что мне якобы не терпится прочесть сценарий, который нам только что принесли. Она улыбнулась в восторге от моих благих намерений.
— Как хочешь, мой мужичок!
Я буквально взвивался, когда Люсия меня так называла. Она это видела, но моя злость ее забавляла, и потому она не упускала случая, чтобы по любому поводу обратиться ко мне именно таким образом. Иногда даже, будто забывшись, в присутствии третьего лица, что усугубляло мои мучения. Для меня было непостижимо ее бысстыдство. Словно она непременно желала, чтобы характер наших отношений ни для кого не оставался тайной. Она была горда, что имеет восемнадцатилетнего любовника, будто этот успех был важней, чем все ее достижения актрисы!
Когда Люсия ушла, я в самом деле почитал сценарий. Однако чтение не могло поглотить мое внимание целиком. Я прислушивался, подстерегая возвращение Мов. Когда у дома тормозила машина, я кидался к большому окну в гостиной в надежде увидеть красный спортивный автомобиль. Я был обеспокоен. Утренняя стычка с Мов очень меня расстроила.
До сих пор мы с Мов сохраняли некий статус-кво. Не проявляя по отношению друг к другу чрезмерной симпатии, мы сосуществовали вполне мирно; свое презрение ко мне она никогда не выражала иначе как ироническим взглядом или двусмысленным замечанием.
Около десяти, когда я дочитывал описание последнего эпизода, зазвонил телефон. Интуиция подсказала мне, что это Мов, и потому я не удивился, когда исполненный важности Феликс пришел сообщить, что со мной желает говорить мадмуазель.
У нее был странный голос, низкий, гортанный. Она спотыкалась на каждом слове и, казалось, собиралась с силами, чтобы их произнести.
— Это вы, Дон Жуан?
— Мов, вы пьяны!
— Как сапожник, добрый мой друг…
— Какой стыд!
— Только без проповедей, ваше преподобие, приберегите их лучше для личного пользования…
Я не сообразил, что сказать в ответ. В трубке послышалось пьяное хихиканье.
— Скажите-ка, Морис, вы поговорили со старухой?
Я возмутился.
— Прошу вас проявлять уважение к вашей тете, Мов!
Она расхохоталась:
— Вы ее удостаиваете своим вниманием, а я, я должна ей оказывать почтение, вот умора! Послушайте, Дон Жуан, у вас прямо культ стариков…
— Люсия — не старуха, вы прекрасно это знаете и…
— Ага, конечно, это ходячая добродетель! Ну, так как, вам удалось ее переубедить?
— Я с ней поговорил, да…
— Какая была реакция?
— Ну, в общем…
— Она и слушать не стала, а? Ей плевать, что я страдаю из-за ее капризов! Она…
До меня донеслось приглушенное рыдание. Я завопил в трубку: «Алло! Алло!» Но Мов не отвечала.
— Мов! Алло! Мов, ответьте, умоляю вас… Мов, вы слушаете?
Тихий вздох на другом конце провода. Значит, Мов еще у телефона.
— Где вы находитесь?
— В одном бистро, в Сен-Жермен-де-Прэ…
— Одна?
— Нет, с приятелями…
— Как называется заведение?
— «Под хмельком».
— Я приеду за вами…
— Исключается!
— Почему?
— Во-первых, потому, что я не хочу отсюда уходить, а еще потому, что это клуб… Нужна членская карточка, чтоб войти…
Она бросила трубку. Я чуточку подождал, прежде чем сделать то же самое. Когда послышался щелчок и нас разъединили, я уже принял решение во что бы то ни стало привести Мов домой.
Я переоделся и вышел на улицу. Стоянки такси поблизости не было, и какое-то время мне пришлось идти пешком, пока, наконец, я нашел машину. Вечер был душный и пасмурный. Над городом нависли тяжелые низкие тучи…
Водитель не знал, где находится бистро «Под хмельком», и мы довольно долго кружили по кварталу Сен-Жермен, прежде чем отыскали адрес этого клуба. Нам в конце концов помог полицейский, старый и усатый. Судя по его пренебрежительному тону, он был весьма невысокого мнения о посетителях сего заведения.