— Дурачок! — сказала она, целуя меня.
Этим утром Люсия была в прекрасном настроении. Она думала только о нашем фильме. Вся постель была усыпана листками, на которых она на скорую руку записывала разные мысли относительно будущих мизансцен.
— Ты не представляешь! — воскликнула она. — У меня появилась насчет тебя одна идея. Тебя будет одевать известный модельер, а не обычный портной. Надо, чтоб в этом фильме ты выглядел поэтично…
— Вы не боитесь, что я буду смахивать на гомосексуалиста?
— Какие глупости! Ты есть отрочество, понимаешь? У отрочества еще нет пола… Положись на меня… Я знаю, чего хочу, и не сомневаюсь в правильности своих решений!
— О, я вам полностью доверяю…
Я покинул ее и направился в комнату к Мов.
Девушка слушала какую-то пластинку с записью современной музыки. Она выглядела еще хуже, чем в предыдущие дни, напоминая больную птицу.
— Можно войти?..
— Что ж, заходите…
Мов выключила проигрыватель, и в наступившей тишине я почувствовал себя совсем растерянным. Прикрыв за собой дверь, я уселся у подножья кровати и пробормотал:
— Только что я видел вашу мать…
Мне бы хотелось смотреть Мов прямо в лицо, но я невольно отводил взгляд от ее грустных голубых глаз.
— Вот как?
— Мов, я ненавижу ее… Я чувствую, что не смогу больше играть роль мерзкого альфонса. Я хочу уйти… И будь что будет с фильмом…
— И будь что будет со мной, — добавила Мов.
— Почему вы так говорите?
— Да потому, что это правда, Морис. Кроме вас, у меня никого здесь нет! Дурацкая ситуация, но ничего не поделаешь…
Я наматывал на руку угол покрывала.
— Мов…
— Да?
— А если мы вместе выберемся из этой мышеловки и удерем?
Она вздрогнула, потом окинула меня долгим взглядом. На ее бледных губах появилась улыбка.
— Спасибо, что предложили, Морис. К сожалению, это невозможно осуществить.
— Почему?
— Ведь мы несовершеннолетние! Люсия нам такую выходку не простит! Она нас разыщет, и вашей карьере и моей свободе наступит конец!
Мов была права.
— Да, верно. Но в любом случае не надейтесь, что она откажется от роли. Напротив, она хочет ее дополнить.
Мов усмехнулась. При этом на ее лице появилось выражение упрямства, которое сделало его еще более скорбным, чем грусть.
— Что ж, пускай! Постарайтесь справиться с ролью, Морис…
— Я постараюсь.
Мне по-прежнему хотелось взять ее на руки и убаюкать. Я подошел к креслу и наклонился к ней. Мов, думая, что я хочу ее поцеловать, резко выставила вперед руку, как бы отталкивая меня и защищаясь.
— Ну уж нет! — воскликнула она. — Ладно, я еще согласна существовать за кулисами жизни собственной матери, но пользоваться после нее ее альковом — это слишком!
Слова Мов причинили мне боль. Она поняла и, словно пожалев о сказанном, кинулась мне на грудь.
— Ох, простите меня, Морис…
Наконец-то я смог крепко прижать ее к себе и баюкать.
— Ничего, ничего, — шептал я, касаясь губами непослушных завитков у нее на висках. — Ничего страшного, Мов. Я получил лишь то, что заслуживаю…
И тут она дала волю слезам. А я, обнимая ее, с горечью размышлял о том, что весьма грустно, если в восемнадцать лет тебе уже все в жизни осточертело.
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
Глава IX
Мы приступили к съемкам фильма во второй понедельник июля на киностудии Бийанкур. Ничего особенного за это время на бульваре Ланн не произошло. Мов, казалось, смирилась. Она покончила со своими ночными вылазками и полностью посвятила себя занятиям музыкой. Мы часто вели с ней разговоры и, надо признаться, довольно нежные. У нас с ней было то, что лицемеры называют «непростая дружба». Изредка в минуты особой растроганности я ее целовал и, благодаря ей, с радостью при этом обнаруживал всю неумелость, свойственную моему возрасту.
Люсия, целиком и полностью отдаваясь работе, не донимала меня своей любовью, и мы совсем перестали бывать в моей комнатушке. И пожарной лестницей по ночам я тоже перестал пользоваться. Учитывая все это и благодаря работе, жизнь становилась вполне сносной.
Не могу вам передать, до какой степени я был взволнован, впервые ступив на съемочную площадку. Вдруг как по мановению волшебной палочки я из затерявшегося в толпе статиста превратился в объект всеобщего внимания. И все эти люди вокруг так и ждали какой-нибудь моей оплошности. В каждом брошенном на меня взгляде я читал неверие в мои силы.
К счастью, первая сцена была немая. В ней, кроме меня, был занят мой псевдоотец. Он, сидя вечером в своей домашней куртке, смотрел телевизор, в то время, значит, как моя мать целовалась со своим возлюбленным в соседней комнате. А я следил и за парочкой, и за отцом, чтоб не случилось самого худшего. Я стоял позади обманутого мужа, то есть, около двери, и время от времени быстро заглядывал в замочную скважину.
Люсия подробно растолковала мне мой персонаж, его мысли. Она заставила меня подыскать и отработать выражение лица, которое должно было передать мое внутреннее состояние. Однако, когда началась съемка, я не чувствовал ничего, кроме слабости в ногах. Вокруг все словно покачивалось. Свет прожекторов слепил, делая меня беспомощным.
— Ты готов? — спросила Люсия.
В ответ я прохрипел отчаянное «да». И вот механизм заработал. Приблизился ассистент по звуку со своим «журавлем». Хоть сцена была немая, но работал телевизор и были другие шумы, создающие атмосферу: Я должен был скрипеть стулом. Это поскрипывание распределили, вставив в паузы во время телепередачи или после произнесенных шепотом реплик, когда оно звучало отчетливей.
Раздался металлический, лишенный интонаций голос звукорежиссера: «Я готов. Можно начинать!» Затем голос Люсии четко и повелительно произнес: «Внимание! Мотор! Начали!» Перед камерой появился какой-то толстяк с лоснящимся от жира лицом с «хлопушкой» в руках.
— «Жертва», кадр 190, дубль первый! — громко выговорил он.
И вдруг — обескураживающая тишина. Я видел перед собой затылок актера, играющего моего отца, а за ним — бледное пятно телеэкрана. У меня голова была словно налита свинцом. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Я начал раскачиваться на своем стуле, как было задумано. Когда я говорю «как было задумано», это неправда: я раскачивался изо всех сил, будто с кем-то на пару пилил дрова.
— Стоп! — крикнула Люсия.
Я погибал от жары под толстым слоем грима. И отчаянно трусил. Люсия появилась неизвестно откуда, сверля меня взглядом.
— Морис, это не то…
— Не то?
— Нет. Ты качаешься на стуле как маленький мальчик, который пришел с мамой в гости и которому скучно. Полегче… Думай о том, что положение весьма серьезное и может стать критическим, если ты не проявишь бдительность… Понял? Ладно, повторим! Мотор!
Она сказала «как маленький мальчик». А я и был маленький мальчик! Растерявшийся малыш, выбитый из колеи не поддающимися его разумению событиями.
И все сначала.
— Внимание! Мотор! Начали!
— «Жертва», кадр 190, дубль второй!
Эти команды, эти выкрики больше не имели для меня никакого значения. Я снова раскачивался на своем стуле… Она велела мне очень медленно сосчитать до пяти, затем встать, подойти к двери и заглянуть в замочную скважину. Я сосчитал до трех, остановился, прикидывая, сколько еще осталось. Затем начал снова и дошел до пяти!
— Стоп!
Я уже не смел шевельнуться. Перехватив сардонический взгляд ассистента по звуку, бледного парня в морской фуражке, я понял по его глазам, как смешон.
— Ты опоздал, Морис!
— Простите!
— Я велела тебе считать до пяти, кажется, это несложно!
Нет, сложно! Перед беспощадным оком камеры сложно все: что-то говорить, делать или даже думать.
«Может быть, ты вовсе не актер», подумалось мне.
Однако на репетиции все получалось. Люсия была довольна… В чем же дело?