— Знаю, вы мне уже говорили, — резко оборвал я Люсию. — Великое откровение! У Люсии Меррер есть дочь! Что называется, запоздалое материнство!
— Ну что ты, Морис! — умоляюще произнесла Мов.
Из-за нее я не стал продолжать. А Люсия лишь тихо заметила:
— Этот юноша сегодня не в духе.
Она бросила на меня взгляд, в котором мне почудилась какая-то нерешительность, и вышла, напомнив нам, что вечером состоится грандиозная мировая премьера нашего фильма в «Мариньяне».
Кино — это искусство обманчивых представлений и превосходных степеней. Все Премьеры — грандиозные, даже когда они Десятые… А уж первые Премьеры, само собой — мировые…
Это предвещало милый вечерок. То, что я называл — Вечеринка-для-рукопожатий. Парижский высший свет в шикарных туалетах, с притворными улыбками, журналисты со своими сентенциозными замечаниями, лицемерные поцелуи, долгие, повторяющиеся для фотографов…
— Послушайте, — крикнул я вслед Люсии, — вы не думаете, что мне с моей рожей лучше не показываться!
Вернувшись назад, она подошла ко мне, согнутым указательным пальцем приподняла за подбородок мое лицо и внимательно изучила.
— Но это даже хорошо, — сказала она. — Вот уж фотографы обрадуются. Ты им скажешь, что репетировал сцену драки для будущего фильма… А я прибавлю…
Нет, она решительно чего-то недопонимала, а может, просто была ненормальной…
— Ну, да, это очень хорошо, это здорово! — весело прошептала она уходя.
Наконец мы с Мов остались наедине. С того момента, как мы расстались накануне, произошло, прямо скажем, немало событий… Мов покрыла мое лицо легкими нежными поцелуями.
— Это она сделала, да?
— Она…
— Почему?
— Я наговорил ей кучу гадостей… Она буквально обезумела.
— Из-за чего произошел скандал? Из-за… из-за нас? — Да.
— Она не хочет, чтоб мы поженились?
— Нет.
— Однако сегодня утром она мне сказала: «Поскольку ты собралась замуж, надо мне „определить“ тебя социально… Я желаю вести в мэрию не мнимую племянницу, а мою родную дочь!»
Я пожал плечами.
— Болтовня! Ты, разумеется, клюнула, Мов? Бросилась ей в объятия, расцеловала, да? Сказала ей «спасибо»! Какая же гнусная дрянь, эта женщина! Она устроила этот спектакль, чтобы выиграть время, поскольку я пригрозил, что расскажу всем, что ты ее дочь, если она будет противиться нашим планам…
Мов изменилась в лице. Я крепко обнял ее, прижимая к своей груди.
— Прости, что так прямо и резко говорю с тобой об этом, но, знаешь, я испытываю чувство отвращения… Для того, чтобы жить жизнью Люсии, надо быть таким же ненормальным, как она!
Вечерний показ фильма, пардон, — Великая Мировая Премьера — удался на славу. Это был триумфальный успех! Я еще никогда не видел, чтоб зал устроил фильму такую овацию. Я уже присутствовал на закрытых просмотрах «Жертвы» и сам считал, что картина получилась. Но окончательно уверовал в успех после публичного показа фильма.
Меня радостно поздравляли. Крупнейшие продюсеры просили оставить за ними монопольное право на съемку с моим участием. Знаменитые режиссеры выразили желание работать со мной. Неожиданно я превратился в «крупнейшее открытие года». От света вспышек у меня заболели глаза…
Меня осыпали комплиментами, осаждали вопросами… Мне жали руки, меня обнимали, меня приглашали…
Мне казалось, что я попал в эдакие живые жернова, и они перемалывают меня, не причиняя боли. Я отчаянно цеплялся за нежный голубой взгляд Мов, от которого меня постоянно отрывала колышущаяся толпа, но он обязательно возвращался — горячий, влюбленный и выражающий столь абсолютную преданность, что я испытывал тихое счастье.
Потом мы направились в расположенный поблизости бар, где был устроен банкет в нашу честь. Какая-то часть публики отсеялась и осталась лишь пресса и великие мира кино.
Теперь мы с Люсией отвечали на вопросы журналистов в более спокойной обстановке. Люсия заявила, что она в восторге от «нового таланта», который открыла в моем лице.
Вдруг, когда наступило относительное затишье, один репортер из «Синемонда» поинтересовался моими планами на ближайшее будущее.
Я собрался было сказать, что еще ничего не знаю и что целиком полагаюсь на Люсию, как вдруг у меня возникла коварная мысль…
— Я намерен готовиться к собственной свадьбе! — сказал я.
Мое заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все присутствующие знали — или подозревали — о нашей связи с Люсией. Учитывая разницу в возрасте, никто не решился спросить, ее ли я имею в виду. Тем более, что в показанном час назад фильме мы с ней сыграли роли матери и сына.
— Я женюсь на Мов Меррер, — отчетливо прозвучал мой голос.
Я подошел к девушке и обнял ее за плечи. И снова беспорядочно засверкали ослепительные вспышки.
Когда я, бравируя, поискал взглядом Люсию, ее уже не было…
По дороге домой, ведя машину на большой скорости, Мов поделилась со мной своим беспокойством.
— Мне страшно, Морис…
— Чего ты боишься?
— Чтоб она не сделала какую-нибудь глупость.
Я подумал о маленьком изящном револьвере, пристроившемся в обитом тканью ящичке туалетного столика. И мне, мне тоже было страшно. Я снова видел Люсию такую, как накануне, размахивающую оружием со словами: «Я способна натворить бед, еще не знаю, каких». Она прекрасно могла в приступе болезненного тщеславия сыграть роль убийцы за отсутствием роли жертвы, к которой столь страстно стремилась.
— Ты не должен был говорить об этом журналистам…
— Надо было поставить твою мать перед свершившимся фактом!
— Я не уверена, что с ней это удачная политика…
— Посмотрим…
Мов остановила машину у ограды. Прежде чем выйти, я схватил девушку за руку.
— Ты уверена, что любишь меня, Мов?
— Я, да, Морис… но…
— Но?
— Я не так уж уверена во взаимности. Знаешь, какой я иногда задаю себе вопрос?
Я знал, но все же дал ей сказать.
— Я спрашиваю себя, не любишь ли ты меня просто из противоречия ЕЙ.
— Не говори глупостей.
— Это не ответ, Морис!
— Боже мой, неужели ты думаешь, я объявил бы всем этим людям о нашей помолвке, если б тебя не любил?
Мов поцеловала меня, и мы вошли в дом.
Люсия стояла наверху на лестнице. Она все еще была в вечернем платье, которое обнажало ее прекрасные, не желающие стареть плечи.
— Зайдите ко мне! — сказала она и, повернувшись, вошла в маленькую комнату, служившую ей кабинетом.
Когда мы появились на пороге, Люсия сидела за письменным столом из красного дерева, надев очки и перебирая какие-то бумажки.
Мы с Мов стояли рядом, как провинившиеся дети, которые знают, что их ждет нагоняй. Я снова растерял всю свою уверенность.
Люсия сняла очки и положила на разбросанные на столе бумаги. Два стекла косо отражали свет и сверкали как глаза самой Люсии.
На ее красивом лице застыло трагическое выражение. Оно не могло оставить равнодушным даже человека, знающего Люсию так, как знал ее я.
Мов первая нашла в себе силы прервать затянувшееся молчание.
— Послушай, мама…
— Ничего не говори, — хриплым голосом прошептала Люсия. — Нет, дочь моя, ничего не говори…
Она улыбнулась. Почти что мило.
— Полагаю, вы подготовили свой государственный переворо-тик вдвоем?
— Нет, Люсия, — тихо ответил я. — Мов понятия не имела, как, впрочем, и я сам, о том, что должно произойти. Я поддался порыву, вот и все.
— А я, представьте себе, — она улыбнулась на сей раз чуть томно, — подчиняюсь не порыву, а хорошо обдуманному решению.
Она снова надела очки.
— Итак, дети мои, раз вы любите друг друга, убирайтесь отсюда вон!
Мы с Мов переглянулись.
— Идите собирайте вещички и исчезайте! Мов, поскольку ты несовершеннолетняя, ты должна оставаться под моей опекой. Поэтому вы будете жить в моем доме в Моншове, отдаю его вам…