От изумления мы не могли двинуться с места. Я пытался понять по сверкающим от сдерживаемой ярости глазам, играет она или же говорит искренне.
— Вот чек, Мов… Три тысячи франков… Как-нибудь устроитесь… Теперь убирайтесь и больше чтоб я вас не видела! Вы слышите!
Мы по-прежнему стояли как вкопанные. Ее решение выглядело невероятным.
— Идите, детишки, любите друг друга! Но помните одно: для того, чтобы пожениться, вам придется ждать совершеннолетия Мов, ибо я никогда не дам вас своего согласия. Никогда!
Мов огорченно покачала головой.
— Никому не пожелаю такой матери, — вздохнула она. — Бедная женщина!
Люсия подошла к дочери и протянула ей чек. Мов взяла его в руки и тут же порвала.
— Ладно, я еще согласна жить в твоем доме, — сказала она, — ведь ты способна поместить меня в психушку, если мы захотим куда-нибудь уехать. Но свои мерзкие деньги можешь оставить себе, обойдемся без них.
Мов вышла.
Я собирался последовать за ней. Неожиданно Люсия схватила бронзовый бюст — то было ее собственное изображение — и изо всех сил швырнула мне в голову.
— Убирайся, подонок!
Я не успел уклониться, и скульптурка угодила мне прямо в висок. Внезапно я погрузился в непроглядную ночь и упал на ковер, пытаясь, однако, несмотря на потерю сознания, притормозить падение.
Это беспамятство длилось недолго. Мне кажется, я снова открыл глаза, как только очутился в горизонтальном положении. Сквозь розовый туман я увидел стоящую около меня на коленях Люсию. Она склонила свое горящее лицо над моим, и ее слезы падали мне на щеки.
— Ох, мужичок, — рыдала она. — За что ты мне сделал это?! Я так люблю тебя! Так люблю!
Я ощущал страшную головную боль, но все же сумел подняться. Комната вокруг меня вращалась. Это продолжалось мгновенье. Затем все остановилось. По контрасту окружающие предметы показались застывшими и утратившими объемность как на фотографии, а Люсия — безжизненной.
— Мы уходим, Люсия!
Она по-прежнему стояла на коленях, не отрывая от меня затуманенного глазами взгляда. От всего ее существа исходил отчаянный зов, на который я не в силах был ответить.
— Прощайте, Люсия! И да поможет вам Бог!
Когда я добрался до своей комнаты, Мов как раз выходила от себя с чемоданом в руках.
— Поторопись! — ее голос звучал умоляюще.
ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ
Глава XV
В дом в Моншове мы приехали глубокой ночью. Это была небольшая ферма, переоборудованная в прелестный загородный домик. Он имел всего один этаж, где размещались обставленные в английском стиле гостиная и две спальни.
В помещении было холодно. Мов включила газовое отопление. Затем пошла готовить нам постели, в то время как я пытался разжечь огонь в большом камине в гостиной, чтобы вдохнуть в эту комнату немного жизни, на что мы с Мов очевидно были неспособны.
Два чемодана, стоящие посреди гостиной, придавали помещению мрачноватый и драматичный вид.
При других обстоятельствах этот дом показался бы мне очаровательным и располагающим к отдыху. Уютный, тихий, он был просто создан для того, чтобы здесь забыться, а быть может, и исцелиться. Однако этой ночью я чувствовал себя в нем неприкаянно.
Когда вернулась Мов, я понял по ее разочарованному лицу, что она испытывает ту же тоску. Мы были словно брошенные дети.
Она села рядом со мной и обхватила мою голову руками. На виске у меня вскочила противная шишка от удара бронзовой скульптуркой. Волосы в этом месте слиплись от крови. Я внимательно рассмотрел свою рану в зеркале; при этом у меня почему-то возникла ассоциация с подбитым зайцем.
— Господи! — вскрикнула Мов. — Это опять она?
— Да, прямо перед нашим отъездом…
— Мы хорошо сделали, что уехали, Морис… В конце концов она бы тебя убила… Погоди, сейчас я поухаживаю за тобой.
— Не надо, оставь, рана уже подсохла, заживет и так…
Мов долго плакала, склонив голову мне на грудь. Я сдерживался сколько мог, но все же моя тоска взяла верх, и наши слезы смешались в едином приступе отчаяния.
По обоюдному молчаливому согласию каждый из нас отправился в свою комнату. Впрочем, Мов, постелила две постели. Тепло от отопления уже распространилось во всем доме и стало совсем приятно. Однако я отнюдь не наслаждался ощущением уюта. Это жилище внушало мне страх, потому что принадлежало Люсии. Даже здесь, в шестидесяти километрах от Парижа у меня было чувство, будто я еще нахожусь в ее власти.
Прошел целый час, как мы легли, когда Мов постучала ко мне в комнату.
— Морис, ты спишь?
— Нет.
— Можно войти?
— Ох! да…
Мов была в ночной рубашке. Золотистые волосы падали на голые плечи. Она подошла к моей кровати и застыла в нерешительности. Потом резким движением откинула одеяло и бросилась в мою постель, как бросаются в воду.
— Ты не представляешь, Морис… Мне было страшно…
Я не ответил. Я тоже боялся, но избегал говорить об этом вслух, иначе бы мой страх стал еще сильнее.
Я схватил Мов в объятия. Она прижалась ко мне обнаженная, теплая, как маленькая птичка. Ее тело сотрясала внезапная дрожь. Моя рука робко коснулась ее бедер. Поднялась к груди. На мгновенье мне показалось, что Мов предастся мне, уступит чувствам. Я надеялся, что так произойдет, потому что желал ее, но еще больше опасался, сам не понимая почему.
Вдруг она вздрогнула и оттолкнула мою осмелевшую руку.
— Умоляю, — шепнула она, — не трогай меня!
Я неловко спросил, почему. Она помолчала и, поцеловав меня, тихо сказала:
— Я люблю тебя всей душой, Морис. И все же твои ласки внушают мне отвращение. Это сильней меня, понимаешь?
Еще бы я не понимал! Она была права, это сильней ее, и сильней меня. Это зависело не от нас, а от Люсии.
На следующий день дул яростный ветер. Казалось, будто мы на равнине Кро, когда разбушевавшийся мистраль гнет к земле облачка.
На крыше, на самом верху скрипел старый заржавевший флюгер. Облокотившись на подушку, я смотрел на спящую Мов. С опасением и беспокойством вглядывался в ее нежное лицо, пытаясь найти в нем сходство с Люсией. Но, слава Богу, не находил.
Мов была поистине чиста.
Скоро она открыла глаза, взглянула на меня и улыбнулась.
— Мне снился ты, Морис. Я видела тебя в твоем фильме…
Я помрачнел. Мне тоже снился фильм, особенно, та сцена, где я убиваю Люсию.
— Чем мы займемся? — спросил я.
— Оденемся, поедем в деревню, там пообедаем… Купим газеты, узнаем, хвалят ли фильм.
Да, правда, ведь существовало еще и это: моя карьера, газеты…
— У тебя есть деньги? — спросила Мов.
Я встал с постели, чтоб заглянуть в свой шикарный бумажник из крокодиловой кожи (разумеется, подарок Люсии). В нем было сорок франков. Помимо этого завалялось немного мелочи в карманах… У Мов не было ни гроша. Даже как подъемные, прямо скажем, не густо. Да чего там, только и хватит, чтоб протянуть два дня!
— Мне надо будет подыскать работу, — заявил я. Мов рассмеялась.
— Почему ты смеешься, думаешь, я не смогу работать?
— Какую работу ты имеешь в виду?
— Ну, не знаю, в какой-нибудь конторе…
— Ты рвешься в писари, в то время как вчера тебе обещали золотые горы три самых крупных парижских продюсера!
Возможно, вы мне не поверите, если я скажу, что забыл про это, однако так оно и было: я больше об этом не думал. Для меня кино закончилось в тот самый момент, что и мои отношения с Люси-ей.
— Думаешь, без твой матери меня возьмут?
— А то нет! Вот, послушай, мы с тобой срочно отправимся в Синежик… Я позвоню туда сегодня и условлюсь о встрече с Мованном. Это солидная фирма, я слышала, Люсия о ней всегда отзывалась наилучшим образом.