Я не разделял оптимизма Мов, но чуть позднее пресса позаботилась о том, чтобы развеять мои сомнения. Критика была единодушной, везде писали одно и то же. «Париж открывает нового артиста». «Вчера вечером — триумфальный успех никому не известного новичка». «Во французском кино одной звездой больше». Таковы были заголовки крупных газет. Восхваляли мое мастерство, мою точную игру, силу воздействия на зрителя, мое трогательное лицо… Зато Люсии досталось вовсю. Ей не простили попытки выступить в роли режиссера. Париж не любит знаменитостей, которые сбивают с толку публику, меняя род деятельности. Находили, что картина неплоха, но, что касается постановки, оценки были более, чем сдержанными. Показные эффекты, незрелые решения и так далее и тому подобное. Один критик даже написал: «Это работа скучающей без работы дамы!» Придирались даже к ее несравненной игре, утверждая, что она перебарщивает в своей роли кокетливой матери.
Знаю Люсию, я понимал, что она никогда не простит мне этого успеха. Она дала мне все: славу, талант, свой гений, свои деньги… и против воли — свою дочь!
Вернее, я все у нее забрал.
Прочитав последнюю посвященную мне статью, в которой говорилось также о нашей с Мов предстоящей свадьбе, я повернулся к девушке:
— Ну, что ты на это скажешь, Мов?
— Она, должно быть, в ярости. Что же касается тебя, в любом случае, это слава!
— Слава позаимствованная! Ведь все сделала она! Они ужасно к ней несправедливы.
Мов, которая лучше меня знала эту среду, невозмутимо пожала плечами.
— У них так принято. Они создают известность жирным шрифтом на четырех полосах. И они же разрушают ее курсивом в самом низу страницы… В Париже любят открывать новое, сам видишь, но питают неприязнь к тому, кто долго задерживается наверху…
— А что если ей позвонить…
— Как хочешь. У меня во всяком случае нет желания с ней разговаривать.
Я позвонил из маленького деревенского кафе, куда мы пришли пообедать. К телефону подошел Феликс. Он узнал мой голос, и тон у него сразу же изменился, из учтивого превратившись явно в осуждающий. Повторяю, то был слуга, преданный до самозабвения, всегда готовый, даже логике вопреки, «драться» за свою хозяйку.
— Соедините меня с мадам, Феликс…
— Не знаю, дома ли она.
— Это вы расскажете разным занудам, которые ей надоедают, а меня соедините и побыстрей!
Весьма сухо Феликс сказал мне, что «пойдет узнает». На какое-то время в трубке воцарилось полное молчание. Затем снова раздался его голос. Теперь в нем слышалось ликование, не предвещающее ничего хорошего.
— Мадам отказывается подойти к телефону. Мадам поручила мне сказать, что с этих пор она знать не желает ни вас, ни мадмуазель и бесполезно звонить ей или пытаться увидеть.
Я взорвался:
— Несчастный болван!
Повесив трубку, красный от злости, я вернулся к Мов и сел рядом.
— Ну, что, она, разумеется, не захотела разговаривать с тобой?
— Нет, не захотела.
— Я так и знала. Но твой звонок все же доставил ей удовольствие.
— Думаешь?
— Конечно.
— Она воображает, что мы с тобой в полной растерянности. Потому ее нежелание видеть нас приобретает еще большее значение.
Она нежно прикоснулась к моей ране своим легкими пальцами.
— Не думай больше об этом, Морис… Надо будет постепенно ее забыть. Вот увидишь, мы сумеем вылечиться от нее. Увидишь, наступит день, когда…
Она замолчала, словно чего-то испугавшись.
— Когда что, Мов?
— Когда я смогу по-настоящему быть твоей…
Я обхватил Мов за плечи, она склонила свою нежную головку ко мне на грудь. Хорошо было держать ее вот так в объятиях, защищать от жизненных невзгод. Мне страстно хотелось навсегда сберечь ее свежесть и чистоту…
— Ты меня любишь, Морис?
— То, что я испытываю, сильнее, чем любовь, Мов. Я боготворю тебя…
Она слегка покачала головой с разочарованным видом.
— Боготворишь, но не любишь, именно так я и думала. И чувствовала…
Я поцелуем заставил ее замолчать. Но в глубине души я спрашивал себя, а может быть, она права.
Глава XVI
Продюсер Мованн был крепким сорокалетним мужчиной с преждевременной сединой и учтивыми манерами. Видно было, что он любит делать дела и доводить их до благополучного конца, потому что создан для этого.
Он пригласил нас в свой огромный кабинет, обставленный мебелью в стиле ампир, указал на два кресла, а сам уселся за стол перед телефонными аппаратами.
Мованн был рад нас видеть. Наш визит говорил о том, что я остановил свой выбор на нем, и это ему льстило.
На его письменном столе возвышалась стопка газет. Положив на нее руку, Мованн улыбнулся.
— Эти господа вас балуют! — сказал он.
— Действительно…
— Заметьте, я нахожу их похвалы заслуженными…
— Вы очень любезны.
Он взирал на нас с умилением. Для него мы были детишками, слишком рано втянутыми во взрослую жизнь.
— С Меррер они напротив обошлись по-свински.
— И я так считаю. Успех фильма — ее заслуга. Если мне удалось создать интересный образ, этим я тоже обязан ей, ее мудрым советам, ее опыту…
Мованна мучил один вопрос. Он был хорошим психологом и сразу же почувствовал, что здесь что-то не так. Наш визит был какой-то неделовой. В принципе, когда актер, к которому привлечено внимание продюсеров, заинтересован чьим-либо предложением, он прежде всего присылает своего импресарио, чтобы обговорить условия.
— Люсия Меррер знает, что вы здесь?
Мы с Мов обменялись взглядом.
— Нет, — сказала девушка. — У нас произошла размолвка, и мы живем в ее загородном домике в Моншове…
— Размолвка… Однако вчера…
— Сугубо семейные дела! — отрезала Мов, совсем по-женски, тоном, не допускающим возражений.
Мованн почувствовал, что затронул опасную тему.
— Значит, мое предложение заинтересовало вас, Теллан…
— Да. Мне хотелось сделать что-нибудь стоящее, а вам, говорят, можно полностью доверять… Вас волнует качество и вы честный человек.
Он подавил улыбку.
— Гм, не слишком доверяйте слухам, мой мальчик, как хорошим, так и плохим…
— Однако Мованн был не тот человек, который мог надолго уклониться в сторону от дел:
— Вы сейчас у кого? — живо поинтересовался он.
— У Мов Меррер за городом.
Он расхохотался, но в его смехе прозвучало легкое раздражение.
— Я хотел сказать, у какого импресарио? Бернайма, Симуры?
— Ох… я ни у кого…
Мованн, казалось, удивился, но он прекрасно умел владеть собой.
— Значит, будем вести переговоры напрямую?
— Да.
— Сколько вы хотите?
Я взглянул на Мов. Мы не так представляли себе ход разговора…
Ему, должно быть, стало нас откровенно жаль, ибо его холодный взгляд потеплел, в нем мелькнуло дружеское участие.
Мов пожала плечами.
— Господин Мованн, вчера в восемь часов вечера Морис не стоил и трех франков… В десять часов он стоил столько, сколько самый щедрый из продюсеров готов был ему предложить…
Я был благодарен ей за помощь. В некотором смысле Мов было в кого пойти. Я узнавал сноровку Люсии.
Мованн с задумчивым видом потирал щеки, затем достал из ящика коробочку с египетскими сигаретами и закурил, одновременно отвечая на телефонный звонок…
Какой-то тип звонил ему из Рима насчет совместного производства фильма. То, что я слышал, казалось мне сложным и непонятным.
Беседа продолжалась около десяти минут. Похоже, что продюсер совсем про нас забыл. Я бросал тревожные взгляды на Мов, умоляя ее глазами взять на себя разговор о цифрах. Чтобы меня успокоить, она несколько раз медленно опускала веки.
Наконец Мованн повесил трубку.
— Прошу меня извинить… На чем мы остановились?
Он на мгновенье прикрыл глаза рукой.
— Ах, да… Я сделаю вам одно предложение. Если сценарий, который я вам покажу, вас устроит, мы подпишем на три миллиона, и вы предоставляете мне право на продажу второго фильма с увеличением до десяти, согласны?