— Сам пробуй, — сказал Печкин. — Дневной свет им нипочем, осинового кола никто не применял… И девиц истеричных кровососы не обольщают… — Он закашлялся. — Мыло, ты что, вправду туда горилки набуровил?
— То козацький мудрый борщ, — сказал Мыло.
— Коньяк пьём, — сказал журналист, — горячей горилкой закусываем… Запорожское сакэ!
— Здоровее будем, — сказал Матадор. — Ну, за тех, кто остался в Зоне по людской злой воле, а не по её ужасным чудесам…
Глава третья
Умилительное зрелище, если глянуть со стороны: утонул в сугробах хорошенький домик, яркий свет льётся из фонаря, установленного на крыше рядом с расчехлённым «эрликоном», свет манит усталого и замёрзшего путника туда, где приготовлены для него и добрая чарка, и лучший кусок, и протопленная банька, и чистая постель. Ласково потрескивают дрова в камине — завозные дрова, здешними топить нельзя, рентгенов много. Но — в такой вечер можно себе позволить…
Словно и не затаилась под снегами чужая враждебная жизнь, словно и не было её никогда, словно почудилась она путнику в кошмарном сне на привале…
— Ахтунг, ахтунг! — сказал из динамика Колчак. Ему полагалось блюсти бар весь мёртвый сезон. — Майор и… точно, шахид! Вон как замёрз, бедолага! Впустить?
— В такую погоду, — сказал месье Арчибальд, — и в такой день — это долг каждого доброго христианина. Майору же лучше вообще не препятствовать…
— Будем считать, что у шахидов тоже бывают актированные дни, — сказал Матадор. — Только пусть снимет пояс. Он на такие морозы не рассчитан, мало ли что…
— Ага, — сказал Колчак. — Вы будете там сидеть спокойненько, а пояс у меня отогреется и рванёт… Дай-ка я сам сниму, нерусь теплолюбивая, а то у тебя руки как палки…
На шахиде было дорогое длинное кашемировое пальто, на голове — несерьёзная кепка с наушниками, хорошо хоть обуться он догадался в «луноходы». Майора же защищали от холода необъятная камуфляжная куртка миссии «Deep Impact», пушистая шапка, ватные штаны и унты.
— Водки ему, — скомандовал Майор. — Аллах простит. Или не заметит.
Синильга принесла горилку, и Майор самолично залил её в глотку мученика веры, несмотря на его сопротивление. Сопротивление, впрочем, было пассивное, так как руки и ноги не слушались беднягу, он только пытался выплюнуть обжигающую влагу и крутил головой.
— Где ты его взял? — сказал Матадор.
— По дороге нашёл, — сказал Майор. — Смотрю. Идёт. То есть он думает. Что идёт. Внутри сугроба. Его на блокпосту. Пропустили для смеха. Шутники. Оставь мне. Присосался!
— Билого не бачив? — сказал Мыло.
— Ну. Ты спросил, — сказал Майор. — Кто же Белого. Увидит на белом.
Он усадил шахида в кресло у стены, а сам принялся раздеваться, приговаривая:
— Унты. Два раза хороши бывают. Когда обуваешь. И когда снимаешь.
Шахид угрелся и вдруг начал горячо говорить.
Месье Арчибальд послушал и сказал:
— Он алжирец. Зовут Кемаль. Ох ты, он ещё и бакалавр!
— Так и объясни бакалавру, что сегодня канун Рождества пророка Исы, — сказал Матадор. — И что положено его отмечать в кругу родных и друзей, а не на задании…
Бармен объяснил, а бакалавр Кемаль только кивал головой.
— Синильга, — сказал бармен. — Поищи на кухне консервы с арабскими буквами. А то вдруг ему других блюд не полагается…
— А Синильга-то почему осталась? — спросил Печкин, сразу утратив всякий интерес к шахиду.
— Из-за Белого, — сказал Матадор. — Не из-за Киндера же.
— Я же сто раз говорил, — возмутился Киндер. — Ничего не было! Я что — не понимаю разве?
— Не было, — сказал Матадор. — Потому что я ситуацию держу под контролем.
Официантка подошла к столу, словно догадавшись, что говорят о ней.
— На зимовку устроилась? — сказал Матадор. — За двойной оклад?
— А кто Белого кормить будет? — вызывающе сказала она. — Кто обстирает? Он же как ребёнок…
— Ты книжку мою прочитала про Настасью Филипповну? — строго, как учитель, сказал Матадор. — Тогда бы всё про него поняла…
— Больно толстая книжка, — сказала Синильга. — И всё про неправду грузит. А меня не надо грузить. Я бы деньги в печку не кинула. Сто тысяч рублей — тоже сумма.
— Тогда рубли были намного дороже, — сказал Матадор.
— Тем более, — сказала Синильга и ушла.
Со стуком выпали из рук сомлевшего смертника банка с дозволенной Кораном пищей и ложка.