Я только пытаюсь сказать, что в нашей семье созданы все условия для сумасшествия. Моей сестре просто «повезло» – она загналась по особенно нехорошей теме.
И чуть не умерла.
И заодно прикончила мамину кампанию. Малькольм пытался свести шумиху к минимуму (дело было в самом начале вампирской саги, так что «таинственные» смерти юных хипстеров никого особо не удивляли), но кое-что все же просочилось в прессу, и маме пришлось уйти из предвыборной гонки – чтобы поддержать дочь. Та, видите ли, переживала «кризис, который может случиться в любой семье».
Мы начали СПТ, семейную психотерапию: все мы должны были показывать Мэл, что семья – не источник проблем, а надежный тыл и ценный ресурс. Какое-то время у нас даже получалось. Мама постепенно ввела режим питания, которого Мэл волей-неволей придерживалась. Нам с Мередит объяснили, как нужно говорить о еде и состоянии Мэл без оценочных суждений – и мы с радостью это делали. Да мы бы еще и не то сделали, только бы не потерять сестру. Папа стал поменьше пить.
Мэл пошла на поправку. Немного набрала вес – самую малость, но хотя бы дотянула до нижней границы «нормы». На это ушел почти год, вот почему она до сих пор не окончила школу и учится со мной в одном классе. В школе, к счастью, никто ее особо не парил. Тогда-то она и подружилась с Хенной. А моя мама тем временем вернулась в сенат. Партия выдвинула в кандидаты на должность лейтенант-губернатора кого-то другого, но на выборах он проиграл человеку, занимавшему пост в тот момент. Моя мама по этому поводу делала отрешенное лицо и говорила: «Нет худа без добра». Я долечился у доктора Лютер, психиаторши, и слез с таблеток. Жизнь вроде начала возвращаться в нормальное русло.
И в этом, наверное, была главная беда. Родители, безусловно, смирились с болезнью Мэл. А вот смириться с ее выздоровлением оказалось непросто. Я сутками бороздил медицинские и околомедицинские сайты, пытался втолковать маме с папой, что девяносто процентов анорексиков полностью излечиваются. Но время шло, и им становилось все труднее смотреть на свою здоровую дочь: они многим пожертвовали ради нее, а теперь вроде и жертвовать больше не надо… Так, может, и раньше не надо было? (Надо было. Мы могли ее потерять. Я мог ее потерять. И что тогда?..)
У мамы начали проскальзывать фразочки про «упущенные возможности», она перестала ходить на терапию – у нее была очень важная работа в Олимпии, столице штата. За четыре месяца до окончания терапевтической программы она вернула Мэл право самой решать, что и когда есть. Сестра попросила о помощи меня. Естественно, я помог – и помогаю по сей день.
Папу мы снова почти не видим. Он пропадает у себя в кабинете – либо на работе, либо дома. Обычно от него разит алкоголем и он много спит. Вообще, если уж на то пошло, для алкоголика он довольно безобидный. На работу почти всегда приходит вовремя, никогда не буянит и не лезет на нас с кулаками. И всегда пускает маму за руль. Мне кажется, она уберегает его от беды – в основном тем, что недвусмысленно дает понять, чем все закончится, если он все-таки попадет в беду.
Вот такие дела. Я слежу, чтобы сестра ела, она помогает мне справляться с тиками, мы оба приглядываем за Мередит и стараемся не попадать родителям на глаза.
Но вовсе не эту историю я хотел вам рассказать. Это давно в прошлом. Это та часть твоей жизни, которую полностью занимали истории других людей, а ты просто сидел на месте и надеялся, что выживешь, продержишься до конца, а там уж начнешь историю собственной жизни. Так мы и сделали. Я, Мэл и Мередит оставили все в прошлом, и у каждого из нас теперь есть собственная история.
Да ведь?
– Концерт будет двадцать четвертого числа, – объявляет Мередит. Взгляд у нее такой, словно она пытается поджечь нас силой мысли. Может, она и впрямь пытается это сделать. – То есть через три недели. Запишите себе куда-нибудь!