Хуже всего было то, что никаких знаний о 1875 годе в памяти у Кости не застряло. Да и с чего бы им там застревать? Он же не собирался тут оказываться! Программа активации памяти снабдила его совершенно другими знаниями – о восстании, которые, признаться, действительно пригодились. Но – тогда! Теперь – всё иначе. Пустота. В школьной программе, урезанной в угоду гражданам с недостаточным умственным развитием, про это время ничего сказано не было. Но даже если б что-нибудь и зацепилось в голове Кости, то вряд ли помогло, с учетом возможности изменения истории. За пятьдесят лет Россия могла уйти куда угодно.
Следовательно, вести себя надо крайне осторожно. Потому как незнание обыденных вещей приведет к тому, что придется Косте провести оставшиеся годы за такой же решеткой, как и здесь. Только стены будут не покрашены, а обиты мягким материалом.
Придется разработать непротиворечивую версию: кто он есть и что делает в Санкт-Петербурге. Вариант, что его стукнули по голове, обчистили догола и попытались бросить в канал – заманчив. И теперь он ничего не помнит. Только где ж шишка? Костя на всякий случай ощупал голову. Нет, всё нормально. Голова, как голова, ничего не болит, никаких вздутий не чувствуется. А ведь можно человека сознания лишить и без удара по голове! Каким-нибудь хлороформом. Продается он сейчас в аптеках или нет? Грабители какие-то шибко грамотные получаются. Такие одеждой побрезгуют. Тогда ограбление в два этапа. На первом его усыпляют, отбирают деньги и ценные вещи и выкидывают на улицу. А на втором – грабители рангом пониже снимают последнее. Вот только вопрос: как здесь с преступностью? Если по ночам казачьи разъезды патрулируют, может, грабителей не так и много? Или наоборот, их так много, что пришлось ввести подобную меру?
Да и главная проблема – как он на самом деле сюда попал?! От обилия вариантов и невозможности их решить Костя затосковал. О том, что он сюда прямиком из двадцать пятого года прибыл, вообще заикаться нельзя. Если правду рассказать, в психушку точно упекут. Значит, надо стоять на том, что ничего не помнит. Так же и есть на самом деле: ни один человек не сможет сказать, где Константин находился прошедшие пятьдесят лет и почему так хорошо сохранился. Впрочем, большинство тех, с кем познакомился Костя в двадцать пятом, наверняка еще живы. Хотя и постарели. И могут его вспомнить. Если, конечно, это тот самый мир.
После некоторого раздумья Костя решил, что встречаться с бывшими соратниками совсем не надо. Чревато неизвестностью. Вместо этого хорошо бы почитать современную газету с последними новостями. А еще лучше – подборку газет. Есть тут библиотеки? Есть. Наверняка, Публичную никто не закрывал. Вон, есаул, грамотный. Так что приход неизвестного в библиотеку подозрений не вызовет. Если, конечно, он в нормальном виде будет.
Шумов дернул себя за рукав и цыкнул зубом. С этим тоже надо было что-то делать. Без денег одежду не купишь. Ладно – одежду, но кушать каждый день надобно. И деньги зарабатывать надо. На работу устраиваться. А кем тут устроишься? По какой специальности?
Как следует почесав затылок, Костя припомнил, чем же он за свою жизнь успел позаниматься. Сначала – школа, совершенно обычная, ничем не примечательная. Потом три курса университета Путей Сообщения. Университет он бросил. Поманили весьма денежной работой с минимумом обязанностей. Сначала платили хорошо и вовремя. Но когда не заладилось, Костя остался и без работы, и без образования. Пришлось устраиваться в офис по знакомству. Деньги небольшие, но и обязанностей вообще никаких: раз в день проверь почту и доложи начальнику. В остальное время занимайся, чем хочешь. "Да, – подытожил Костя, – профессии у меня нет. Конечно, можно блеснуть кое-какими знаниями, если будут охотники до них. Или стать изобретателем. Найти технически одаренного гения и ему идеи подбрасывать – пусть реализует. А после этого брать соавторские патенты. Типа, как Эдисон. Что он там изобрел? Лампочку? Телефон? Фонограф? Это и мы можем. Хотя…"
Костя посмотрел на потолок и убедился, что электрическая лампочка там уже есть. Почесав в затылке, вспомнил и изобретателя телефона – Белла, который уже наверняка представил свой образец на какой-нибудь Парижской выставке. Фонограф пусть сам Эдисон и изобретает. А вот радио… Есть тут радио? Это надо узнать. Опять же где? В библиотеке. Или расспросить какого-нибудь местного жителя.
Кроме казаков, никаких местных Костя еще не видел – в управе было на редкость малолюдно. Хотя, есть вероятность, что так здесь всегда. Ну, не желает местный народ преступления совершать. Живет себе тихо-мирно, работает, налоги платит, книжки почитывает. В тюрьму не попадает. То, что называется она слегка иначе, суть ее не меняет: место изоляции отдельных членов общества от всех остальных. И если кто-нибудь пожалует, то вполне может оказаться сущим бандитом с большой дороги.
Костя поежился: с бандитом встречаться совсем не хотелось. Ну, ни капельки. Хотелось немного поспать: всё ж ночь, пусть и белая. А нары хоть и деревянные, но с матрасом, простынею и одеялом. Раздолье. И никто не мешает. Шумов приподнял одеяло, пощупал простынь и решил ложиться.
Не тут-то было. Костя даже вздрогнул, когда появился есаул, отпер в решетчатой стене створку, распахнул ее и пропустил в изоляционную комнату еще одного посетителя. Вернее сказать, заключенного. Потому что тут же за его спиной створка закрылась.На разбойника с большой дороги он похож не был.
– Николай Иванович, – представился вошедший, – студент.
– Константин Владимирович… – Шумов едва удержался, чтоб не назваться Костиком – уж больно молодо студент выглядел. При этом одет он был добротно, чуть ли не щегольски, что несколько контрастировало с обстановкой изоляционной комнаты. – Вы тут по собственной воле или какому делу?
– Не по делу. По произволу власть имущих.
– Ну, это и так понятно. За что же конкретно забрали?
Студент помялся, но сказал решительно:
– Вел агитацию. Прокламации раздавал.
Костя поразился:
– Что, действительно? И о чем же?
– О лучшей жизни. Как ее устроить и что для этого нужно.
Темные глаза Николая Ивановича смотрели на Шумова живо и пристально. Он словно проверял – можно ли довериться случайному знакомцу, да еще задержанному по непонятному поводу.
– У вас есть план? Или просто благие пожелания? – Костя неожиданно заинтересовался.
– Разумеется. Всё переделать. Улучшить жизнь крестьян. Дать им знания. Обеспечить образование и здравоохранение.
– Личным примером?
Студент стушевался.
– Личным не получается… – и тут же нашелся. – Вот поэтому всё и надо менять на государственном уровне.
– Вы против чего выступаете?
– Против несправедливости! – с жаром высказался Николай Иванович. – Весь прогресс совершенно не доходит до глубинки. Все новшества оседают в столице. Даже в Москве нет многого, что есть в Санкт-Петербурге. И общественный строй этому способствует.
– И чем же существующий строй вас не устраивает? – с ехидцей спросил Костик.
– Любое государство существует для подавления трудящихся! Неужели вы не видите ужасающего положения простого народа?!
Костя поморщился. Подобные речи навевали на него тоску, потому что обычно радетель о благе народа с этим самым народом имел мало общего. И, следовательно, либо нагло врал, либо жестоко заблуждался.
– А как сам народ? Он что думает о своем положении? Рабочие, там, крестьяне?
Николая Иванович смутился.
– К сожалению, уровень образованности не позволяет крестьянам иметь мнения по данному вопросу. Они живут себе и живут. Страдают, как и сотни лет назад, а, может, и поболее. Капитализм – страшная штука. Вы знакомы с учением Маркса?
Костя чуть не поперхнулся.
– Ну… в общих чертах.
– Значит, понимаете основную идею его труда – "Капитала"?
– Вы про руководящую роль пролетариата в революционном движении?
Теперь настал черед изумляться Николаю Ивановичу.
– Как?! Вы всё неверно поняли! Критика капитализма – вот основная суть сего труда! Капитализм у нас развивается бурными темпами и всё более закабаляет простой народ.
– То есть, прогрессивного вы ничего не видите? Или не замечаете?
– Государство – зло! Господин Бакунин написал об этом совершенно ясно, – отрезал студент.