- А у деда?
- Та у дида Яковченко сноха дома. Вин ей боиться, як черт ладана. Сидайте та йишьте.
А борщ, борщ! Варево исчезало с такой быстротой, что Степановна едва успевала подливать...
Прошла неделя. Наконец-то зима снова добрела и до предгорья, подморозила жидкую грязь, перекрутила ее немыслимыми жгутами, запорошила снежком.
Северо-Кавказский фронт расформировали - резерв набит офицерами. Чем больше фронтовиков подбрасывали военные госпитали, тем энергичнее и деловитее становился полковник Мотяшкин.
Нас, полковников и подполковников, тридцать два человека - целый взвод. Служба идет, майдан истолочен начисто, звенит от мороза. Стараемся: ать-два! Носок вперед, плечи развернуты - ать-два! И так с рассвета дотемна. Устаю, как уставал солдатом-первогодком, когда мой отделенный командир часами учил меня ставить ногу на полную ступню.
Вечерами мои соседи-полковники с курсантской сноровкой складывали обмундирование. Глядя на них, и я поступал так же. Как-то улегся и подумал: что может сделать человек сверх того, что уже сделал? Или всегда надо начинать сначала?
И сегодня с утра строевая. Полковник Мотяшкин долго выравнивал наши колонны. Сам он был грузным, короткошеим, но шагал удивительно легко корпус не дрогнет. Иван Артамонович наблюдателен: будто всех сразу видит нет сил избавиться от полковничьих глаз. Наша колонна поравнялась с ним.
- Хорошо шагаете, подполковник! - крикнул он мне.
- Рад стараться!
- Ко мне!
- Есть!
- Ать-два! Ать-два!., Товарищи офицеры! - зычно - откуда только голос! - кричит полковник. Майдан замирает. - Вот он, - кивает на меня, строевик. Слушай мою команду: пр-рямо, шагом арш!
Чуток корпус внаклон, левую ногу вперед и на полную ступню, потом правую... левую... А Мотяшкин, слегка откинув крупную голову назад, упоенно:
- Кр-ру... гом марш!
Под его счет "ать-два-три" - через левое плечо на сто восемьдесят градусов, с выбросом левой ноги.
- Шире шаг!
Еще в курсантской роте в Киеве натренировали меня, что называется, до артистизма. Точно и четко исполняю мотяшкинские команды.
- Молодцом, подполковник! - Иван Артамонович вытирает со лба пот, будто он, а не я маршировал.
- Благодарю и прошу позволения на сутки отлучиться в город Краснодар по личному делу! - выпаливаю неожиданно для себя.
Полковник, думаю, по инерции восторга, который он испытывал во время моего показательного марша, сказал:
- Вполне заслужили.
Но увольнительную подписал со скрипом, строго предупредил:
- Не опаздывать!
10
В город добрался на попутной машине. Куда идти? Зачем? Впрочем, хитрю...
Дни мои в резерве были заполнены до отказа: строевые и тактические учения, стрельбы и политзанятия. Как все, дневалил у входа в мотяшкинский штаб и придирчиво следил за блеском сапог и пуговиц на мундирах офицеров. Но в другой, глубоко затаенной стороне моей жизни нет-нет да и возникнет щемящее чувство вины перед женщиной, что живет в крохотном, домишке на окраине Краснодара. Почему так грубо я отнесся к ее душевной чуткости и доверчивости?..
Чем ближе к ее калитке, тем больше волнуюсь.
Вижу деда. Стоит там, где и стоял в первый раз, будто никуда и не уходил.
Поздоровались.
- Часом, подымить нэма чим?
- Найдем, старина. - Отвалил кучу папирос.
Взял, хитровато прищурился:
- Закоротыло, га?
Не отвечая, стучу в калитку; дедок похихикивает.
Калитка приоткрылась, Галина скользнула по мне настороженным взглядом:
- Заходите... - Сутулясь, пошла впереди меня.
В комнате, как и тогда, тепло, уютно. Сняв шапку, сказал:
- Сяду, с вашего позволения. - И опустился на стул.
Чуть откинув голову, она выжидательно смотрела на меня.
- Хотите повинную? - Я облизнул пересохшие губы.
- Не хочу...
- Уйти? - спросил, вкладывая в одно это слово неловкость, чувство вины перед ней.
Она помолчала, села напротив меня, оперлась ладонью на край табуретки. Заговорила не спеша:
- В ту ночь хотелось плакать - разучилась! - Секунду поколебалась. Мне казалось, что люди должны друг другу доверять, искать в человеке прежде всего хорошее...
- Что же с вами случилось?
- То же, что и со всеми... Ужас оккупации! Вы не можете себе представить - жизнь вне закона, "рабы" и "хозяева" с "новым порядком", а при них прихлебатели, да не с пустыми руками, с автоматами... А финал "оккупированная". Хоть плачь, хоть вой, но ты уже меченая...
- Старик, ваш сосед, знаете, что о вас?..
- Он гадина, мородер!.. Ходил на поле боя и грабил - убитых грабил. А сейчас грабит живых - доносами.
- Простите. Но вы вообще какая-то... н-неподходящая, что ли!...
Она грустно улыбнулась:
- И обижаться на вас трудно...
- Я солдат, обыкновенный солдат, привык напрямик...
- Не знаю, какими бывают необыкновенные солдаты. Но иногда вместо "напрямик" получается "напролом". - Вдруг спохватилась: - Который час?
- Без четверти двенадцать.
- Ой, опаздываю...
Выбежала в сени. Вернулась в комнату в пальто, в стоптанных туфлях, в своем пуховом платке, перекрещенном на груди и узлом завязанном за спиной.
Я поднялся:
- Останьтесь, Галина.
Отрицательно покачала головой.
Подошел к ней, торопливо прижал к себе... Сильным толчком отстранила меня:
- Не надо...
- Нет так нет! - Схватил ушанку.
- Не обижайтесь. Мне надо идти, а то попаду в неприятную историю...
* * *
До отхода поезда еще много времени. Как убить его?
Бродил по городу, сидел под своим дубом на берегу Кубани.
Медленно обходил базарные ряды - молочные, мясные, барахолку. Всего было много, но цены - моего месячного содержания хватило бы на три кило масла...
Вернулся на свою окраину, постоял у калитки, постучал - ни звука. Вспомнил, где Галина оставляет ключи. Перелез через забор, вошел в ее комнату, разулся и лег на кровать: напролом так напролом. Спал уютно, всласть...
Что-то заставило проснуться и насторожиться. Шаги, женские голоса. Скрипнула дверь.
- Кто здесь? - Голос испуганный, робкие шаги. - Ты, Виктор?.. Константин Николаевич? Боже мой, со мной золовка... - И с отчаянием: - Тут подполковник, мой квартирант... Такого еще не бывало!.. У него, правда, не топится...
Золовка ни слова. Угнетающая тишина: слышно, как за окном шумит зимний ветер.
Я готов провалиться сквозь землю.
- Извините, сейчас обуюсь...
Женщины вышли из комнаты.
Никак не могу засунуть правую ногу в сапог - подъем дьявольски узок. А тут хоть уши затыкай: за дверью приглушенные голоса.
Галина:
- Вот какая ты!.. Ну заболел, наверное, человек...
Золовка:
- Так бы и посмел забраться в чужую постель! Теперь понятно, почему на письма Виктора не отвечаешь. Он нас засыпал вопросами: где Галка, что с ней, почему не пишет?
Галина:
- Ты не смей. Ты мне не указ...
Первой вошла Галина.
- Как это понимать, Константин Николаевич?
- Прошу прощения - собачий холод загнал к вам. - Повернулся к золовке, щелкнул каблуками: - Тимаков Константин Николаевич... - Взялся за шинель.
Галина бросилась ко мне:
- Куда же вы на ночь глядя? Вот, возьмите хоть одеяло...
- Спасибо...
Посмотрела на золовку, потом на меня.
- Впрочем, ничего страшного не случилось. И мы будем рады видеть вас. Правда, Варя?.. Приходите завтра утром пить чай.
- Приду, спасибо...
Бродил под дождливым небом. Далеко перекликались сиплыми гудками паровозы.
Что делать? Поезд уже ушел. Все равно достанется от полковника Мотяшкина - опаздываю. Ладно: семь бед - один ответ!
Чертовски сырая комната, ворочаюсь и так и этак, а согреться не могу и под ее одеялом. Но усталость свое взяла: невольно прислушиваясь к голосам моих соседок за стеной - они, по всей вероятности, выясняли отношения, уснул...
Стол был накрыт празднично. Галину не узнать: в строгого покроя синем костюме.
- Просим к столу, Константин Николаевич.
- Доброго вам дня. - Я посмотрел на Варю.