- Вам известен этот труд?
- Изучали его на офицерских курсах.
Смешавшись, генерал сел, положил руки на письменный стол, пальцы подрагивали.
- Этого не может быть... Я понимаю, традиции Кутузова, Суворова... Замечательно, что русская армия несет сейчас на своих знаменах их имена... Но меня, лишившегося родины... Капитолина Васильевна! Капитолина! - Он поднялся во весь рост, держась за спинку стула.
Вбежала испуганная старушка:
- Николя, вам худо?
- Нет, нет... Вот они, понимаете, они изучают мой труд!
Она, сразу же успокоившись, очень мягко и просто сказала:
- Я всегда говорила, что в России ваше имя забыть не могут. А сейчас я вас чайком напою. У меня замечательное вишневое варенье. Что же вы стоите? Садитесь, батюшка, садитесь, будете нашим гостем. - Усадила меня в кресло напротив генерала и ушла.
- Вы, господин генерал, извините за вчерашний прием... Моего отца, изрубленного саблями, дроздовцы подняли на штыки...
- Дроздовцы, слащевцы, шкуровцы и прочие маньяки... Я не имею к ним никакого отношения. Я - русский генерал. История вышвырнула меня из России, но есть такие связи с землей, где ты родился, которые нельзя обрубить никакими силами. Мне восемьдесят лет. Когда немцы подошли к Волге, жизнь для меня потеряла всякий смысл. А сейчас я хочу дождаться того дня, когда капитулирует Германия...
- А вот и чаек. - Принаряженная Капитолина Васильевна вошла с подносом.
Она от души угощала меня домашним вареньем. Я отвечал на вопросы генерала рассеянно, занятый своими мыслями. Мне было грустно смотреть на этих доживающих свой век людей, заброшенных сюда, за Дунай. Они жили здесь, сажали деревья, растили цветы, как-то зарабатывали на хлеб насущный, но сердца их были там, в России, в том далеком прекрасном мире, дороже которого у них ничего не было...
31
Приказ на марш получил в полночь. Поднял батальоны, и через час мы простились с уютным городком под предрассветный петушиный крик. Вчерашний дождь обмыл сады, виноградники, острый пряный аромат при полном безветрии провожал нас всю дорогу. Солнце светило ярко, но зноя не было, шагалось споро.
Через двое суток к вечеру мы вошли в Рущук.
Тут улицы с глинобитными домами, глухие заборы, почему-то крытые красной черепицей, а за ними дома с затемненными окнами. Где-то рассеянно зарокотал пулемет и умолк. Пахло рекой, мазутом, в воздухе плыл легкий аромат кофе.
В темноте угадывались контуры кораблей, колышущиеся на прибрежных волнах. Нас встретил линейный офицер и повел за собой. Мы шагали мимо громаднейших пакгаузов, портовых кранов, зачехленных машин с пушками на прицепах, спящих у портового забора солдат. Словно сабельный взмах блеснул Дунай. Перекликались гудками буксиры.
Наш причал просторен, батальоны свободно расположились на нем. Вдоль пирса тянулись длинные черные баржи. Меня разыскал офицер с повязкой на рукаве.
- Вас вызывает генерал Валович.
На "виллисе" проскочили несколько кварталов и оказались в бетонном доте. Валович посмотрел на меня:
- С жирком, подполковник!
- На наркомовских харчах, товарищ генерал...
- Дров по пути не наломал?... Где полк?
- На пятом причале.
- Вооружены?
- Как положено, исключая батарею.
- Снаряды подбросим. Подойди. - Начштаба армии развернул карту. - Порт Видин. Здесь должен быть с полком пятого октября на рассвете. Плавсредства готовы, зенитное прикрытие - твоя забота.
- Что могу узнать о фарватере?
Генерал поднял телефонную трубку:
- Моряка ко мне.
Вошел высокий морской офицер, козырнул:
- Капитан второго ранга Демерджи, старший офицер оперативного отдела Дунайской флотилии! Приказано сообщить, что последняя баржа четвертого каравана...
- В воздух? - Валович вздрогнул.
- Наскочила, товарищ генерал...
- Вы не моряки, а... Тралили фарватер?
- Так точно, но мины с особыми секретами.
Валович обошел вокруг стола, сел; спросил, не поднимая глаз:
- Как обеспечивается пятый караван?
Капитан необнадеживающе ответил:
- Тралим. Разрешите идти?
- Идите...
Офицер вышел, генерал сказал мне:
- Спасательные средства держи в готовности номер один. С богом! Подал руку. - До встречи в Видине!
* * *
Грузились на баржи молча, рота за ротой быстро и бесшумно занимали места. Много хлопот доставила баржа, на которую втаскивали пушки со снарядами, обоз с лошадьми и хозяйственные службы. Сиплый гудок головного буксира возвестил: караван к отплытию готов.
Клименко держал на коротком поводу Нарзана и своего пегого Чекана. Я смотрел на худое, постаревшее лицо ездового и вспомнил про свое намерение отправить его в родное село.
- Боишься воды, старина?
- Кажуть, шо глубока...
- Из дому-то пишут?
- А як же? - Переступая с ноги на ногу, щерил рот до ушей.
Караван вытягивался в кильватер.
Светлело, Небо распахнулось сразу, стало высоким, без облачка.
Оставляя пенный след, мы плыли вверх по реке. Ускользали берега с поймами, на которых виднелись стога сена, старые вязы, белые деревеньки, городки, дома вокруг церквей - православных на болгарской стороне, католических на румынской.
Дунай штурмовал наш караван и стремительно бежал к морю. По откосам сползали синие дымки, быстро тая над водой. Курчавые рощи манили зелеными опушками, берега то удалялись, открывая просторы, то наступали на нас.
Солнце в зените, зноем окутывает русло. Недвижный воздух густел, и караван вдавливался в него, как нож тупым концом в хлебную мякоть. Где-то вдали пролетел самолет. Мы не спускали глаз с неба, зенитчики дежурили у раскаленных пулеметов.
День убывал. От воды поднималась прохлада. За холмом скрылось солнце, меня неудержимо потянуло ко сну, Улегся на теплой палубе...
Страшной силы взрыв поднял корму, и мы, сшибая друг друга с ног, сгрудились в носовой части. Крики: "По-мо-ги-те!" - слились с тревожным воем сирен. На подводной мине взорвалась баржа, что тянулась за нами.
Задыхаясь, с трудом выбрался из мешанины тел.
- Вера!
- Я тут!
Она цепко держалась за лебедку, рядом с ней стоял Касим с рассеченной губой.
- Никуда с баржи! - приказал я им и крикнул: - Эй, на буксире!
Никто меня, конечно, не услышал. Но я видел, как с головного буксира спускали катер на воду. Выхватил у дежурного по полку ракетницу, в небо взлетели зеленая, а за ней красная ракеты - сигнал боевой тревоги.
К нашему трапу причалил катер, с него раздался голос Ашота:
- Здесь мы, товарищ подполковник!
Я сбежал по трапу, крикнул ему:
- Поднимайтесь на баржу, выстройте караван в кильватер - и курс на Видин, без задержки!
Татевосов и я обменялись местами. Положил руку на плечо румынского моториста:
- Пошел!
Он закивал головой, развернулся и дал полный газ. Мы мчались туда, где в пенящемся водовороте кричали люди, всхрапывали плывущие лошади. Спасательные суденышки подбирали тонущих. Мы подняли из воды полкового капельмейстера с кларнетом, медсестру.
Баржа с пушками, лошадьми, санчастью, музвзводом подорвалась на мине и торчала из воды, как гигантской толщины обрубленное дерево.
Теперь уже крики раздавались далеко от нас - Дунай был неумолим и спешил унести свою добычу... Ниже по течению, в темнеющей дали, у румынского и болгарского берегов копошились люди; артиллерийские лошади сами выходили из воды. Ни Клименко, ни Нарзана нигде не было, как я ни всматривался в каждого спасенного солдата, в каждую лошадь, понуро стоящую на том или другом берегу.
Безразлично и неутомимо нес свои воды Дунай. В излучине подобрали трех артиллеристов, ухватившихся за бревно, медленно кружившееся в водовороте. Прислушивались, не раздастся ли крик о помощи, но вокруг чернела безмолвная вода...
Караван под командой начштаба шел на Видин. Я с врачом полка и его помощниками остался на песчаной косе. Распалили большой костер. Сушняк горел с треском, выбрасывая высокое пламя, а вокруг была огромная слепая ночь, поглотившая берега. Шумела вода, вдали перекликались голоса.