Вот он, главный и последний рубеж обороны!
Никто не спал. Над окопами стоял аппетитный аромат солдатского борща. Бойцы подносили к огневым точкам ящики с патронами, артиллеристы волокли на батареи двойной комплект боепитания. Алексин, не скрывая радости, принял от сопровождавших офицеров три маршевые роты. Вместе со своими помощниками из сноровистых солдат и сержантов заново сколачивал усиленный полковой резерв. Эта слаженность напоминала мне свободное и мерное вращение мельничного колеса при полой воде.
За два часа до утренней зари полковая засада, выдвинутая далеко вперед, захватила пленного гауптштурмфюрера. Он взъерошенно смотрел на меня и нагло молчал. Свет от мерцавшей коптилки падал на трофейную карту и удостоверение эсэсовца. Старший офицер разведки штадива "Бранденбург". Важная птица! Почему именно он оказался на брошенной нами позиции? Знает противник о нашем отходе?.. Еще несколько весьма важных вопросов требовали незамедлительного ответа.
В землянку вошел помощник начальника штаба дивизии по разведке. Здороваясь со мной, спросил:
- Молчит?
- Сами видите.
- Он же не без помощников был.
- Двоих, пытавшихся освободить этого гуся, наши прикончили.
- Всегда торопимся, черт возьми. Так я возьму его в штадив - там заговорит.
Пленного увели под усиленной охраной, у нас остался душок чужого одеколона - приторно-сладковатый.
Александр Александрович рассуждал вслух:
- Если бы они знали о нашем отходе, то незачем было посылать разведку во главе с таким ответственным офицером. В каких случаях так поступают? Лишь в тех, когда такая персона что-то прозевала, как у нас на Руси говорят, прошляпила, Тогда немцы не смотрят ни на положения, ни на звания.
- Так что же он прозевал, Александр Александрович?
- Судите сами. До самого вечера противник держал инициативу, ходил в психическую, утюжил танками правый фланг, а вечером - нежданный-негаданный наш контрудар, да еще с танковым тараном.
- Логично. Что же он предпримет дальше, коль не дождется гауптштурмфюрера?
- Скорее всего, попытается оглянуться, потом разведка боем...
- Нет у него времени, Александр Александрович. Лишь пронюхает о том, что мы ушли с позиций, - двинет на восток танки с мотопехотой.
* * *
Минуты, притершись друг к другу, мчались неудержимо. Танковый полк Селезнева занял исходный рубеж у отметки 93,1 для флангового удара. Тридцать шесть стволов, спрятанных от чужих глаз, уставились жерлами на запад. Между ними - противотанковые ружья, бойцы-охотники со связками гранат.
Я понимал, что иду на риск. На войне всегда риск, но этот был особого рода. Прорвутся танки в долину - и нет им препятствия до самого Капошвара. Рухнет оборона не только нашей дивизии, но и там, где шли ожесточенные бои, - у Надьбайома. Вся вторая танковая армия немцев хлынет на провинцию Шомодь, а дальше до Батина, и всех нас - за Дунай. При самом строгом подсчете, в мотодивизии "Бранденбург" шестьдесят танков! "Но не все же шестьдесят пойдут на наш полк, черт возьми!" - подбадривал я себя.
Алексин встревожен. В самые глухие и убаюкивающие часы - уже около пяти утра - у него сна ни в одном глазу. Я, наверное, минут двадцать вздремнул и освежился. Достал портсигар:
- Попыхтим?
- Не могу - во рту горчит.
- Чем-то вы встревожены. У вас ощущение непрочности нашей обороны?
- В переднем крае уверен. А как поведет себя сосед, не подведет?
- Нас прикрывает танковый полк, в конце концов!
- Танкисты хороши при прорыве. Хлынут - только догоняй. В обороне, как правило, осторожничают - берегут машины. Не мешало бы противотанковую батарею выдвинуть на стык.
Я вышел из блиндажа. Над всей дивизией повисло безмолвие, лишь километров на тридцать южнее часто сверкали зарницы - по всему, там бой не остывал даже к рассвету.
Прилег, приложил ухо к кочковатой земле - она дробно подрагивала. Снизу вверх уставился на наш правый фланг и на фоне чуть-чуть посветлевшего неба, как сквозь туманную пелену, нащупал очертания отметки 93,1. Она господствовала над всей местностью, с нее можно далеко достать. Вбежал в блиндаж:
- Вы, Александр Александрович, правы! Успеем?
- Батарея уже перемещается. - Внушительно крупные глаза начальника штаба смотрели на меня.
Спокойный, как будто даже сонный генеральский голос в трубке:
- Устоите?
- Устоим.
- Молодо-бодро, да? Что ждешь?
- Танковый марш с мотопехотой.
Генерал втянул носом воздух, сказал внятно:
- Внуши себе и всем, что на востоке земли для нас нет. "Язык" твой заговорил. Там, за бугром, если не врет, о нашем ночном маневре не догадываются и ничего не знают о запасных позициях. Думаю, что это близко к истине, - значит, инициатива за нами.
- Что этот гауптштурмфюрер искал?
- Себе жизнь зарабатывал. По его вине твои танки вклинились на рубеж "Бранденбурга".
* * *
Рассветало. Небо, к удивлению, голубело; легкий морозец упал на все пространство и прикрыл вчерашние мрачные краски. Колокольня, необстрелянной стеной торчащая перед нами, до того приблизилась, что хоть рукой дотягивайся. Тишина. Никакого движения ни на земле, ни на небе. Что надо было в создавшейся обстановке сделать, сделано. Теперь все зависело от того, как мы сумеем выстоять в этой обманчивой тишине. Шли бесконечные, тяжелые, как бетон, минуты. Одна за одной они укладывались, утрамбовывались в тебе, и ты словно каменел. Я пробирался по ходам сообщений, видел измятые, невыспавшиеся лица солдат, нахохлившиеся спины пулеметчиков, метателей гранат, согревавших руки собственным дыханием, артиллеристов, застывших у пушек. А солнце поднималось выше и выше, и его лучи уже не скользили по тонким льдинкам луж, а сверлили их насквозь. Где-то рядом журчал ручеек. На НП за перископом я мог наблюдать, не боясь быть обнаруженным, - солнце било в спину. Там, где вчера шли бои, - никого. Лишь в ярком свете рождавшегося дня чернели, как гробы, сгоревшие танки.
Штурм начали с воздуха. Преодолевая озноб и предательское оцепенение, до боли сжимая телефонную трубку, приказываю начальнику артиллерии:
- Зенитным батареям огня не открывать. Быть готовым к отражению танкового натиска.
Тяжелые тупорылые бомбы вспахивали землю, вздымая ее до такой высоты, что солнце поблекло. Багровый огонь бушевал еще далеко от нас. Второй эшелон "юнкерсов" уже повис над нами; завизжало воздушное пространство, земля со стоном вздрагивала то справа от НП, то слева. Поднятый в небо лафет полковой пушки грохнулся рядом.
- Танки! - закричал наблюдатель.
Дым, плывущий вдоль линии фронта, скрывал дали. Когда он исчез, увидели три движущиеся черные колонны, подминавшие под себя поле вчерашнего боя. Расходясь веером, на больших скоростях, без единого выстрела, они надвигались на дивизию. Противотанковые пушки соседа справа нетерпеливо открыли огонь. Головная машина развернулась вокруг собственной оси и раскололась на части. Я переполз воронку с луковым запахом и свалился в ход сообщения, ведущий на НП Горбаня. Его небольшая плотная фигура прилипла к перископу, а левая рука была поднята, готовая к решительному взмаху. Я с силой опустил ее. Горбань зло скосил на меня глаза.
- Не спеши, вытерпи еще метров триста. Вытерпи, Горбань!
Слегка раздвинув маскировку на бруствере, я выставил бинокль. Танки, расчленяясь по фронту и снизив скорость, ударили из орудий.
- Теперь время. Огонь!
Со свистом взлетели сигнальные ракеты, и наша до предела напряженная готовность сорвалась, как сжатая пружина. Десятки орудий рявкнули в одно мгновенье. Залп. Залп...
В потускневшем небе шел многоэтажный воздушный бой, а в километре впереди, дико мигая красноватыми языками, словно самосжигаясь, пылали эсэсовские танки. Как бы сдуваемые невидимой силой, молниеносно исчезали на башнях громаднейшие белые кресты.