Глади присела на бордюр клумбы и впилась в него пальцами. Исполосованная трещинами земля, жар и угли города. Непрерывно гремели взрывы: то дальше, то совсем рядом.
Шпиль мэрии вдруг треснул и стал заваливаться в сторону сада. Он со скрипом гнулся, вонзая в голову Глади звенящую боль. Изломавшись натрое, шпиль наконец рухнул. По телу Глади пронеслась вибрация от удара, и старушка схватилась за голову. Вскоре отпустило. Школа горела, все вокруг горело… Грохот и подкидываемая толчками земля заставили Глади впиться в камень сильнее. В паре метров от нее треснул асфальт, и в нем появилась овальная дыра, в которую соскользнула скамья, а за ней и фонарный столб. На секунды тряска успокоилась.
Мертвые деревья вдоль школьной дорожки, походили на торчащие из земли окурки, а над городским садом торчал пропеллер вертолета, столб пламени играючи, на ветру, все еще гладил его остов. Уже и мэрия разгоралась.
Мадам долго сидела и наслаждалась картиной гибели города, вдыхала тяжелый горелый воздух.
Как же страшно… но и как невообразимо безразлично. Где лучше расстаться с жизнью, если не в таком месте и при таких обстоятельствах?
Уже больше трех часов прошло с тех пор как эвакуация прекратилась. В какой-то момент Глади поняла, что люди давно не кричат, а случившая теперь тишина апокалипсиса угрюма и тяжела.
Глади тихо запела песенку, она закурила и медленно прошлась по площади. Босым ногам не было больно. Глади не думала об этом. Она подошла к той самой дыре, сожравшей скамью и столб. Та уходила глубоко вниз. В ней не светилась магма, но земля в этом месте будто уснувший после боя дракон дышала теплом. Глади протянула руку и тепло пропасти защекотало кожу. Прыгнуть туда и разом все будет кончено? Неплохой вариант…
Глади вставила сигарету в зубы и с наслаждением затянулась. Она думала о Крабове и о Харме; размышляла о том, что скажет этим убийцам-колдунам, когда они найдут ее… Она намеренно избежала погрузки в грузовики и легковушки, в которых запросто могла покинуть город. Она не собиралась бежать от смерти, тем более та настигала ее быстрее, чем хотелось бы.
Голова непрерывно раскалывалась уже много месяцев. Скрывать это было все сложнее. Опухоль давила на глаза, ухо давно не слышало, а в виске тянуло и долбило. Зрение заметно снизилось, а заснуть удавалось лишь после принятия недельной дозы обезболивающих и утроенной порции снотворных — целого коктейля наркотических средств! Впрочем, о печени ли заботиться? Не о ней уж точно! Волшебный мальчик спасен, а ее миссия-жизнь наконец закончится.
— Вы не отсюда, — сказал кто-то, и Глади повернулась. Она затянулась еще раз и по щелчку избавилась от окурка.
Пожилая леди, окликнувшая Глади, стояла неподалеку, осматривая плоды магических разрушений. Седина вросла в ее волосы: во все, не пропустив ни единого. В женщине читалась грация, некая аристократичность. Она не была хилой или испуганной, злой или ожесточенной. Ее глаза светились, словно старушке было лет 20, а не в 3 или 4 раза больше.
— Это так, — ответила Глади.
— Но почему вы не бежите?
— Я готова умереть. Убейте меня побыстрее, как сделали со всеми этими людьми. Сколько людей погибло в этом хаосе? Хоть бы детей пожалели!
— Не думайте об этом, все это не так уж важно. Но ответьте, почему вы готовы умереть?
— Вы знаете… — начала было Глади, но потом добавила: — Впрочем, вы правы. Это действительно не важно… — все, что Глади собиралась сказать, показалось теперь недостаточным, да и разве возможно пристыдить убийцу?..
Глади отвернулась. Она желала бы сейчас, перед своей кончиной, узнать о судьбе Крабова. Она молилась, чтобы с ним все было в порядке. Но сама больше не будет бежать и прятаться… умирать с капельницами, лежа в собственном дерь… ни за что она не сдастся врачам! Она желала спросить, возможно ли, что мальчик, которого она старалась спасти, и который наконец обрел свободу, такое же чудовище, как эти самые люди, растерзавшие город и его жителей? Неужели она совершила страшную ошибку, не увидела в ребенке монстра?
Но Глади промолчала. Эти люди едва ли лучше Добринова или других садистов из Отдела Исследований, которые препарировали даже своих, ища в их нутрях что-то колдовское… Сколько непостижимого в делах, в мыслях людей! Жестокость повсюду, а сейчас, прокатившись по Воллдриму, жестокость стерла десятки или даже сотни невинных жизней…
— Дайте руку, — сказала женщина. — Кстати, меня зовут Елизавета Либель, а вас?
— Я… Я Маргарет Глади. Но к чему все это?
— Не бойтесь, Маргарет, и наслаждайтесь зрелищем. Это еще не все. Грядет поистине чудесная мечта! — сказала Елизавета и, улыбнувшись, исчезла.
Глади посмотрела на свою ладонь, на ней лежал голубой цветок, который разгорался и морщился. Руке было тепло и даже жарко, но пламя не обжигало, а вскоре иссушенный пламенем цветок стал размытым и нечетким, а потом вовсе испарился, оставив ладонь в первозданном виде. Глади посмотрела на асфальт и сад. Огня не было, а трещины в земле вдруг пропали. Школа стояла, как и прежде, и мэрия была цела, если не считать дыры, что проделал вчера в ней Харм… или это был Крабов… Впрочем, не важно!
Вокруг не оказалось никаких следов от разрушений, которые она наблюдала собственными глазами в течение нескольких часов. Пожары, землетрясения, — было ли все это? Единственным пострадавшим от огня стался плакат, висевший когда-то на школе и гласивший заскорузлое: «Действие — добро, но сдержанность бесценна». Его ошметки болтались на ветру. Взгляд Глади метнулся к саду: горящий хвост вертолета — и его не было. Трупы исчезли. Она присмотрелась: кое-где в окнах школы замелькали детские лица.
Неужто все случилось не взаправду? Всего этого не было? Но как?!
Заметив на верхней ступеньке школьного крыльца свои туфли, незнамо кем оставленные, она растерянно прошептала:
— Грядет поистине чудесная мечта?.. Что? Все это было иллюзией? — потрясение отступало и вместе с ним презрение к колдунам этого города. Время ее смерти похоже еще не пришло, и вот Глади уже улыбается и ищет кого-то взглядом. Она посмотрела вверх и, выставив перед собой руку, поклонилась кому-то невидимому, а потом крикнула: — Вы великолепны!
***
Крабов тащил Стива уже третий час к ряду, над головой пронесся вертолет, а старик прохныкал:
— Когда же мы начнем? Когда начнем?.. Пожалуй, мы начнем… мяу-мяу.
Старший следователь едва сдерживался, чтобы не долбануть старика головой о ствол очередного дерева, преградившего им путь… придушить… сломать ему руку… хотя бы ухо или палец…
Слякоть и замерзшие руки, насквозь промокшие сапоги: а все сырость пропитанного влагой леса. Усталость и вечно ноющий Стив…
А вот и Харм! Крабов бросил деда и подбежал к мальчику:
— Убери с меня это лицо! Я превращаюсь в Дорбсона!.. — он присел на корточки, склонился перед мальчиком-мечтателем.
Харм все сделал очень быстро, но вряд ли у Крабова получится сразу прийти в себя.
— А где Стив? — спросил Харм.
— Вот же он! — злобно процедил следователь. Пот катился по его вискам, а от холодного ветра, скользящего по взмокшей шевелюре, становилось еще промозглей. В голову и горло просилась простуда.
От долгого напряжения Дорбсону становилось отчетливо страшно за свое будущее, за то, что случилось в тюрьме, за Шуршвилису, который мог обо всем догадаться…
— Это не он… — прошептал Харм. — Это не Стив!.. Это… Господин Ветхон, а где мой брат? Где Стив?
— Что, я зря?.. Все это зря? Я тащил не того? Но он всегда бы в соседней камере! ВСЕГДА-А-А-А-А-А! — Крабов вскочил на ноги.
— Это не Стив, дядя Крабов. — повторил Харм. — Где тогда мой брат?.. Дядя…
Дорбсон столько времени потратил! Он шел сюда, старался, и все напрасно?! Разочарование дало злости разгуляться, утопить любую здравую мысль, одержать победу хаосу! Возврат Крабову прежней внешности еще не успел сработать. Крабов не мог думать, голову рвало неистовство! Он жаждал убить, он так долго мечтал избавиться от старика… Ну, хотя бы избить теперь уже ненужную обузу, этого мерзкого старого урода! Надо удовлетворить сжирающее голову желание… Он посмотрел на Харма, чтобы спросить разрешения придушить старика…