— В следующий раз — бейте сильнее, батюшка. Богоугодное дело, точно вам говорю.
И проворно удалился в дымящих дряхлых «Жигулях».
Воды отец Алексий так и не купил. Кровь, крик, боль и страх Мазуркина заставили монаха позабыть, зачем оказался у палатки. Он вспомнил кровь, крик, боль и страх, что сам сеял долгие годы от Балкан до Северного Кавказа. Лишь только покинул он пределы обители, как насилие вновь вернулось в его жизнь, широко ступая из прошлых лет, страшных и незабываемых.
По-дружески похлопав его по плечу, оно заглянуло ему в лицо, не то скалясь, не то улыбаясь. И, подмигнув, заговорило. «Соскучился, божий человек? Помнишь еще, как со мной хорошо? Спокойно, безопасно. А главное, все понятно и однозначно. Подонок на пути смердит? А вот уже и нет подонка. Эх, как славно мы с тобой нашу правду вершили… Как людей невинных защищали! Как справедливостью упивались! А помнишь семью, которую ты в Митровице спас? Не словом Божьим, а убийством. Ты, Лешка, убийца. Что в рясе убийца, что без рясы. Без нее, правда, куда лучше. Да и убийца в рясе… Как-то даже кощунственно. Ну, да ничего… Руки помнят, а блажь слетит. Ты в Москву собрался? Пешком? Слетит еще на подходе к Звенигороду. Там и поболтаем. А морду ты парню лихо разбил. Это ж надо! Восьми зубов нет, губы порваны, сложный перелом носа, трещина в скуле, трещина в глазнице, да еще и сотрясение мозга… И все это — с одного удара! Ладно… Береги рясу, праведник».
До того момента, как отец Алексий услышал монолог насилия, что говорило с ним сиплым голосом, он считал, что «дьявольское искушение» — выражение образное. Впервые он слышал рогатого. Бухнувшись на колени в ближайшем полеске, странник принялся читать Псалтырь.
«Да… Это будет не так легко, как казалось», — признался он себе, закончив молитву.
И широко перекрестясь, двинулся дальше.
Капитан Троекуров осторожно, словно вор, вставил ключ в замочную скважину массивной железной двери и аккуратно, стараясь не издать ни одного лишнего звука, трижды повернул его. Плавно открыв дверь, он проскользнул внутрь и стал беззвучно снимать ботинки. Его наручные часы утверждали, что час ночи уже миновал. Замерев, Валерка громко, во весь голос чертыхнулся и включил свет.
— Это ж надо так заработаться, — пробубнил он, ухмыльнувшись.
Пустая квартира, лишенная любви, переживаний, манящих запахов с кухни, семейных упреков, раскиданных игрушек и шумной детской непосредственности, ощетинилась недружелюбной тишиной, обещая непривычное гнетущее одиночество. Ни водка, ни крикливый пошлый телевизор с ним не справятся.
Семью он отвез на Шаболовку, к родителям жены. Тоскуя по ним, Валерка все же был искренне рад, что в Останкине их нет. Необъяснимая чертовщина, творившаяся в районе, теперь стала крайне опасной, необъяснимой чертовщиной. Дать происходящему рациональное объяснение никто не мог.
Валерка окончательно понял это, побывав в Экстренном штабе. Сгусток растерянности и бессилия, висевший над множеством людей из силовых органов, был таким плотным, что его можно было потрогать руками. Загадочные консультанты из ФСБ, которые долго расспрашивали его о поведении родственников пропавших, тоже не походили на людей, у которых есть догадки. Хотя бы призрачные.
— Так… Сейчас федералы протестируют свидетеля на вменяемость. Моего, кстати, свидетеля, — еле слышно беседовал он с собой, откинувшись в своем любимом кресле после того, как принял заслуженные сто пятьдесят и откусил от ломтика ветчины. — Параллельно будут отрабатывать его версию про магазин. Если поймут, что он вменяемый и не врет… Ну… тогда… если учесть еще два свидетельства про магазины… тогда это первая зацепка. Необъяснимая, правда. Но все лучше, чем никаких.
Включив телевизор, он нарвался на ночное ток-шоу. Гости студии увлеченно и взахлеб спорили о том, существует ли банда гипнотизеров и экстрасенсов, терроризирующих мирных граждан.
— Не существует, — равнодушно подсказал им Троекуров. — Они все давно под колпаком. Может, затаившийся сверхэкстрасенс? Этакий злой гений.
Валерка презрительно хмыкнул, пытаясь представить себе этого мага. «Все будет понятно в ближайшие дни. Если это продолжится, то будут новые показания, новые детали, новый анализ. Странно, но чтобы прекратить исчезновения, люди должны исчезать и дальше», — думал он перед тем, как неожиданно заснул в кресле под аккомпанемент телевизора. Не раздеваясь, держа в руках вилку с наколотым на нее куском ветчины.
Проснувшись на рассвете, Троекуров выключил шипящий телик и доел ветчину. Уснуть больше не смог. Беспокойная мысль распевала свою партию на разные лады. «Что сегодня? Тишина и все кончилось? Или опять? А если опять, то что с этим делать?» С ностальгией вспомнив о временах двухнедельной давности, когда его рутина плавно текла своим чередом, он стал собираться на работу.