Однако выражение лица у него при этом было самое злодейское.
Глава 24
Не успел Данилов в театре сдать пальто и шапку на вешалку, как его осторожно взял под руку скрипач Николай Борисович Земский. Данилов все еще думал о Ростовцеве — что он, следил за ним? А Земский непривычно для себя тихо поманил Данилова в буфет. Данилов взял бутылку «Байкала», Земский — три жигулевского.
— Ну, как люмбаго, Николай Борисович? — спросил Данилов. — Вижу, выписали вас.
— Люмбаго вчера — как рукой! Видно, после парилки… А вот… Смута какая-то в организме…
— Что так?
— Сам не знаю…
Тут Николай Борисович в некоем беспокойстве посмотрел на Данилова. И надежда была в его взгляде, и была просьба, словно он облегчение душе желал теперь получить у Данилова.
— Я не безобразничал вчера? — сказал Данилов.
— А ничего вчера не случилось?
— Много пили, вот и все…
— А разве не закусывали?
— Закусывали, — сказал Данилов, — но мало.
— Странно все, — покачал головой Земский, — странно… Какие-то сны дурные… Какие-то видения… Словно я был в путешествиях… — Земский замолчал и поглядел на Данилова испуганно. — И вот квитанция… Штраф… Будто я без билета в Минск ехал…
Данилов развел руками.
— А у тебя ничто не пропало? — спросил вдруг Земский.
— Откуда?
— Из кухни?
— Не обратил внимания…
— Это не твой?
Земский из-под фрака, будто из недр своей басовой груди, извлек длинный предмет, запеленатый в полотенце. Положил предмет на колени, так, чтобы в буфете его никто не видел, и распеленал. Обнаружился нож, пригодный для разделки окорока. Данилов повертел нож и на деревянной ручке его разглядел маленькие чернильные слова: «Буфет станции Моршанск-II. Тоня Солонцова. Кто сопрет — зарежется!» Данилову стало жалко Земского, он сказал:
— Да, это мой нож. Мне его Муравлев как-то привез.
— Никогда клептоманом не был, — сказал Земский, — а прямо перед пенсией — нате вам!
— Хотите, я подарю вам его? — сказал Данилов.
— Нет, нет, что ты! — со страхом отодвинулся от ножа Земский.
Пиво он допил вяло, был в напряжении, все ждал, как бы Данилов не огорошил его нечаянным воспоминанием. Но и любопытство возникало иногда в его глазах.
— А твой приятель, Андрей Иванович, — наконец начал Земский, — он…
Тут же он замолчал, испуганно осмотрел буфет. Никогда не видел Данилов громогласного бузотера Земского таким сконфуженным и неслышным.
— Пора нам с вами в яму идти, — сказал Данилов.
— Ты, Володя, обещал зайти ко мне домой. Сочинения мои послушать. Поговорить о музыке. Ты бы зашел…
— Непременно. Как-нибудь…
— Да что же — как-нибудь! Вот хоть бы и завтра с утра. Я бы и о Мише Кореневе рассказал.
— Я вам позвоню, — сказал Данилов.
«Теперь еще Кудасов явится за объяснениями, — подумал Данилов. — Ну, Кармадон… Хорошо, хоть Кудасова днем в театр без пропуска не пустят. А оперы и балеты он не посещает…» Вовсе ни к чему были Данилову мысли о терзаниях Кудасова, Земского и водопроводчика Коли. Да и какая радость нож этот моршанский в полотенце таскать с собой! Данилову хотелось думать о Наташе и музыке композитора Переслегина. Слова Переслегина об альте казались ему справедливыми, хотя и не во всем, а что касается исполнения его симфонии на публике, то теперь Данилов оробел. Раньше об этом исполнении у Данилова были лишь грезы, и в тех грезах Данилов вел себя решительно, как Суворов в Альпах. Сейчас же открылась реальность с оркестром и дирижером, вот Данилов и заробел. «Да выйдет ли у меня? Да где уж мне…» И чем больше думал он о симфонии, тем крепче и крепче забирали его сомнения. Данилов совсем расстроился. Он боялся, что и сегодня сыграет скверно, — давали «Коппелию», — дирижер почувствует это — и опять поездка в Италию на гастроли окажется для Данилова фантазией. «В Италию! — подумал он. — А доживешь ли ты до Италии?»
Но пришла пора спектакля, и опасения Данилова рассеялись. Играл он хорошо, с жадностью. Да и как не быть жадности после утренних приключений! К тому же и при мыслях, что больше никакого спектакля у него может и не быть! Душевно Данилов играл. Большим артистом сидел он в яме.
Успокоился и застыл над оркестром занавес после первого акта. Данилов вспомнил слова Переслегина об импровизации, и у него были мысли об этом. Но поднял голову и увидел над барьером оркестровой ямы Кудасова. «А пошел бы он подальше! — с досадой подумал Данилов. — Пусть к Земскому пристает за разъяснениями! И ведь на билет потратился. Да и билет-то с рук, наверное, брал…» Данилов отвернулся с надеждой, что сейчас в голове его снова возникнут мысли о музыке. Однако мысли не явились. Видно, Кудасов спугнул их. А часто ли Данилову выпадали минуты именно для мыслей? И во втором и третьем антрактах Кудасов подходил к барьеру, смотрел на Данилова, лишь усы его шевелились в волнении. Однако Данилов был суров.