Весь следующий день Данилов был грустный и рассеянный. Чудецкий с Переслегиным удивлялись ему. «Что с вами, Владимир Алексеевич? — говорил Чудецкий. — Все шло удачно, а нынче… У нас ведь через день премьера…» А у Данилова и на самом деле альт и смычок чуть ли не валились из рук. «Я устал», — сказал Данилов.
В театре он отыграл спектакль, приехал в Останкино и в темени, возле своего дома, увидел Наташу.
— Здравствуй, Володя, — сказала Наташа, — извини, что караулю тебя, но мне необходимо с тобой поговорить. Даже если я и разговор со мной тебе в тягость, все же я прошу выслушать меня…
— Здесь холодно, — сказал Данилов, — если не возражаешь, пошли ко мне.
Они поднялись к Данилову.
— Володя, — сказала Наташа, — ты можешь посчитать, что я навязываюсь тебе в друзья или любовницы, ты можешь презирать меня, это ничего не изменит. Я не могла не увидеть тебя и не выяснить все до конца. Я не стыжусь того, что пришла.
Данилов промолчал.
— Нужна я тебе или не нужна, — сказала Наташа, — но я без тебя не могу. Если ты не любишь меня, скажи об этом, я уйду от тебя. И навсегда.
— Мне без тебя было плохо, — сказал Данилов.
Данилов почувствовал, что, хотя вчера и сегодня он печалился о Наташе, мечтал о встрече с ней, обида на нее все же не прошла совсем, напротив, теперь она ожила, и его слова значили не только то, что ему без Наташи было плохо, но что ему вообще было плохо, а она, Наташа, этого не ощутила. «Зачем это я? — подумал Данилов. — Ведь все это мелкое и лишнее!»
— Я нужна тебе? — спросила Наташа.
— Да, — сказал Данилов.
— У меня нет никого другого. Ухажеры были всегда, я позволила одному из них в тот вечер проводить меня, я чувствовала, что ты придешь в наш переулок, вот я и позволила с досады и по женской глупости… Ты прости…
— Мы и не договаривались держать друг друга на цепи. И ты извини меня за обидные слова и невнимание к тебе… Но у меня вся жизнь сейчас на лету.
— Я бы хотела, чтобы все твои беды, все твои хлопоты стали моими, чтобы тебе стало легче оттого, что я рядом, но я боюсь подойти к тебе, может быть, все и не так, но я чувствую, что ты скрываешь от меня нечто важное, от того я мучаюсь, и мы с тобой не откровенны до конца, а что хорошего может выйти у нас без этого откровения?
Данилов молчал, был растерян.
— Прости, — сказала Наташа, — возможно, я слишком много хочу и обидела тебя. Да и какое право я имею на твое откровение?
Данилов поначалу был намерен произнести легкие слова, возможно и отшутиться, с тем чтобы все у них с Наташей осталось так, как оно было прежде. Но, взглянув на Наташу, он понял, что это невозможно.
— Да, — сказал Данилов. — У меня есть тайна. Открыть ее тебе — и никому — я не могу. И никогда, как бы ни сложились наши отношения с тобой, я не смогу открыть ее.
В глазах Наташи были испуг, нежелание верить ему. «Нет, нет, нет! Все ты придумал! Этого не должно и не может быть!» — казалось, хотела выкрикнуть она. Предчувствия или догадки, тяготившие ее в последние дни, теперь, видно, обернулись дурным сном, от которого хотелось бы избавиться, но не было сил избавиться.
— Так все и есть, — сказал Данилов. — Но тайна эта касается только меня, она связана с моим происхождением и нынешним моим положением. В ней нет ничего подлого, бесчестного… И на тебя не упал ни один отсвет от нее. — На всякий случай Данилов добавил: — Тайна эта не связана с каким-либо вредом отечеству.
Данилову показалось, что его последние слова отчасти успокоили Наташу. Да и легко ли было ей узнать, что он какой-нибудь агент или шпион!
— Я открыл тебе значительно более того, что я мог открыть, — сказал Данилов. И подумал: «Я ничего не мог открывать! Мне еще зачтется! И как!» — Это оттого, что наш разговор с тобой последний.
Наташа сделала некое протестующее движение.
«А не посчитает ли она меня теперь сумасшедшим? — пришло на ум Данилову. — Пусть бы и посчитала, — решил Данилов, — лишь бы легче отошла от меня…» Впрочем, тут же сама возможность того, что Наташа заподозрит его в помешательстве, показалась Данилову неприемлемой.
— При этом, — сказал Данилов, — я прошу не считать меня больным душою… Я здрав рассудком. Хотя, конечно, эти мои слова еще ничего и не доказывают…