— А в молодости она куда как хороша была, — сообщил мне лесовик, когда я вернулся обратно в еловые посадки. — Не девка, а загляденье. Теперь же даже меня жуть берет, когда ее вижу.
— Ну да, — согласился с ним я и потер лоб. — Наверное.
— Так что, Хранитель, может, заодно все же и последний клад проведаешь? — вкрадчиво поинтересовался лесовик. — А? Где две, там и три? Одним махом, дружно, как встарь водилось?
— Дядя Фрол, я бы и рад, да сил совсем не осталось. — Мне даже не пришлось врать, поскольку меня и в самом деле ноги уже почти не держали. — Вымотался нынче до упора, а ваш третий клад, насколько я понял, не из простых, так как на крови заложен. С ним легко не договоришься, он сопротивляться станет, а у меня руки-ноги еле двигаются, особенно после перетаскивания того булыжника.
— Да оно понятно, — посопел лесной хозяин. — Просто опостылел мне этот поганец, больно много стал свинячить в моем лесу. А власти над ним нет. Он же даже не мертвяк, понимаешь? Руки у меня коротки, вот какая докука.
— Пара-тройка дней — и изживем вашего квартиранта, — пообещал я. — Край — конец этой недели. Слово Хранителя.
— Ну, столько подожду, — обрадовался лесовик. — Ну вот, парень, мы как раз и дошли до опушки. Вон твоя повозка стоит, огнями светит, мотыльков гоняет.
И верно — через мгновение я увидел «гелендваген», в котором сидела Марфа, Ваську, курящую рядом с ним, и изрядно поредевшие огни поселка, раскинувшегося поодаль. Ночь вступила в свои права, люди легли спать, и только я, несчастный, мотался по лесам.
— Держи-ка. — Фрол Евграфович сунул мне в руки лукошко, из которого пряно пахнуло свежесорванными грибами. — Со сметанкой поджарь да с лучком, грибы в таком виде ох и скусны!
— Или с картошечкой. — Сглотнул слюну я. После слов лесовика мне еще и есть захотелось адски, поскольку пообедать я пообедал, а вот с ужином не сложилось. — Спасибо тебе, дядя Фрол. И до скорой встречи. Жди, я на этой неделе непременно приеду, если жив буду.
— Вот же дурень! — Теперь уже его ладонь влепилась мне в лоб. Что за ночь такая? Все меня ударить норовят. — Не буди лихо, пока оно тихо!
Шорох травы — и лесовика след простыл. Я отвесил поклон кустам, находящимся передо мной, еще раз поблагодарил радушного и добросердечного хозяина этого леса да и пошел к машине.
— Живой! — звонко произнесла Васька, заприметив меня, и ловко выпустила колечко дыма. — Но я верила в тебя, Валера, ты даже не сомневайся. Кое-кто из наших тебя тюфяком считает, но не я. Чего надо добыл?
— Дай зыбануть разок. — Я вынул у нее из пальцев сигарету и затянулся ей. — Уф, хорошо. Продрог совсем.
— Так ночь на дворе, осень на носу, лес — вон он. — Кивнула Васька. — Чего ты хотел?
— Чего хотел? Дома оказаться, — ответил я, — в своей постели. Там тепло и хорошо.
— Принес? — Марфа, несомненно, сразу приметившая меня, не выдержала и вылезла из машины. — Или нет?
— Принес. — Я сделал еще одну затяжку, а после вернул окурок владелице. — Держи. И вы, Марфа Петровна, примите свое фамильное имущество.
Я достал из кармана два предмета, полученных недавно на поляне, и протянул их верховной ведьме.
Надо же, впервые вижу, чтобы Марфа нервничала. В разных ситуациях я ее за это лето повидал, но она всегда была невозмутима. Ну или искусно изображала те или иные эмоции. А тут прямо вот нервяк ее бьет, руки вон трясутся. Такое не сыграешь.
Ведьма поднесла ладонь, на которой лежали гребешок и кольцо, к лицу, так, что предметы оказались вровень с глазами, глубоко вздохнула, и я увидел, как они замерцали зеленоватым светом. Смотрелось это красиво и слегка жутковато. За моим плечом сопела Васька, я ощущал легкий и терпкий запах ее духов. Мало того, в какой-то момент я понял, что ее ладонь легла в мою. Вот что они за народ такой, эти ведьмы? Такое ощущение, что если ты не заполучила в число своих поклонников всех особей мужского пола, то жизнь не удалась.
Марфа счастливо улыбнулась и натянула кольцо на безымянный палец левой руки, а гребешок воткнула в свои седоватые волосы.
— Так что, Марфа Петровна, вы результатом удовлетворены? — уточнил я. — Мы в расчете?
— В полном, — подтвердила верховная ведьма. — Ты даже не представляешь, Хранитель, как же я…
— Радуешься? — вдруг вырвался из моего горла совсем не мой голос. Более того, рот открывался против моей воли, и это было очень странное ощущение. — Радуйся, сродственница, радуйся, пока можешь. Глядишь, и на моей улочке скоро праздник будет! Ха!