Барбара Навроцкая
Останови часы в одиннадцать
Глава I
Он вышел из трамвая и остановился. Вагон, грохоча, прополз мимо, точки освещенных окон удалялись все дальше и дальше. Они мерцали, как иллюминаторы корабля, погружающегося в морскую мглу.
Мужчина поднял воротник пальто. Было начало ноября, и мгла кружила вокруг уличных фонарей, создавая дрожащий лучистый ореол, ослабляющий резкость света.
«Ничего нельзя узнать. Ага, заасфальтировали. Раньше все Брудно было вымощено булыжником».
Прямая, гладкая, уходящая вдаль лента асфальта делала старый брудновский тракт шире. Мужчина не двигался с места, вслушиваясь в тишину пригорода. Он снова осмотрелся по сторонам, удивляясь этой улице, этому району Варшавы, а больше всего тому, что он снова здесь. На секунду ему показалось, что в нем живет совершенно незнакомый субъект, вызвавший в нем полное отвращение, даже раздражение. Он впервые остро ощутил бег времени. Его невозвратимость. Это ощущение заглушал обычно так сильно натянутый в нем нерв жизни. Мир лишался красок, его формы теряли отчетливость, куда-то далеко уходили забытые картины, запахи, яркость света и глубокие тени, затихали звуки, биение сердца, желания и свершения. «Только равнодушие неизменно», – подумал он.
«Равнодушие? Черта с два! Я шел по следу, как гончая, 28 лет. Кто бы этому поверил? Любил ковыряться в машине. Но так и не окончил автодорожный институт. Занимал разные должности в учреждениях, каждые два года на новом месте».
На другой стороне улицы появился мужчина в форме железнодорожника. Шаги ритмичным эхом отдавались в пустоте. Он проводил прохожего взглядом. У того была походка человека, уставшего после длинной смены, занятого мыслями об ужине и постели.
Посмотрел на часы. Было 22.30. Незнакомец ничем ему не угрожал. Надо было действовать. То, что однажды началось, должно закончиться.
Он свернул в переулок, шел уверенно, хотя детали – то, что можно назвать косметикой города, района, – и здесь изменились. Он сворачивал еще несколько раз, пока не очутился в каком-то тупике. Приземистые деревянные домишки, разделенные большими зданиями и кирпичным домиком поменьше, все еще стояли. Неуничтожаемость прошлого, прошедшее, живущее в настоящем.
Как будто бы он ухватил оборванную нить времени, связывая ее, придавая смысл тому, что делает. Некоторое время он не мог прочитать номер на деревянном доме, уличные фонари здесь тоже были старые, как все, что он носил в себе все эти 28 лет и что донес до этого порога – 1 ноября 1971 года.
Он уже согнул палец, чтобы постучать, но рука остановилась на полпути. Внутри дома все задвигалось и запело. Зазвонили колокольчики, заиграли музыкальные шкатулки, молоточки ударили в куранты. По окутанной туманом улочке понеслись звуки полонеза, мазурки, куявяка, вальса, кадрили, менуэта.
Мужчина запрокинул голову, видимо прислушиваясь. Туман сгущался, опускался вниз, почти до крыши деревянного дома. Эта ночь становилась такой же нереальной, как и та.
Он продолжал стоять и слушать. Разнообразие быстрых и медленных мелодий затихало, играла только одна музыкальная шкатулка – куранты из «Страшного двора» Монюшко.
«Ты не изменил пристрастий, Часовщик. Ты сумел использовать их, сделать своей профессией», – подумал он и постучал.
Дверь, которая открылась сразу же, без всяких колебаний и опасений, вела в единственную, но зато большую комнату, занимавшую всю площадь дома. За ней – кухня. Когда-то, лет сто тому назад, через эту кухню был ход во двор, где находилась уборная, курятник и, наверно, хлев. Может, кто-нибудь посадил там дерево и обязательно сеял петрушку и морковь, сушил целебные травы. Но те времена мало интересовали прищельца. Он только понял, что так должно было быть. Такой вид был у этого дома и района, пока большие дома не подмяли дворики.
– Что вы хотите? – спросил пожилой человек, даже не взглянув на вошедшего, продолжая рассматривать в лупу механизм карманных часов. Больших, солидных, которые носили па серебряных цепочках лет пятьдесят тому назад. На столе лежали разные тряпочки, куски замши, миниатюрные инструменты и крышечка от металлической коробочки, наполненная оливковым маслом.
Пришелец не отвечал. Он смотрел на стены комнаты, которые от пола до потолка были увешаны часами. В разные эпохи и в различных стилях выполненные, разные по материалу, форме и назначению, почти пустую комнату они превращали в музей.
«Чертовски много денег ухлопал ты на эти часы, – подумал пришелец. – Значит, вот чем ты занимался остаток жизни? Ну и работенка же у меня будет. Их много. Очень много. Некоторые висят под потолком».
Он огляделся, ища лестницу. Ничего похожего на нее не было, и пришелец задумался, каким же образом старик заводит свои часы. Ведь каждый час какие-нибудь надо заводить.
Часовщик поднял голову. Улыбнулся. Молчание совсем не удивляло его. Он уже привык к тому, что клиенты теряли дар речи.
За ремонт старик брал мало. Всю свою жизнь он скорее играл и любовался миниатюрными внутренностями часов, этим искусственным сердцем бегущего времени, чем зарабатывал на них. Когда у него было много работы, когда ему в руки попадал шедевр – тогда он брал дорого. Ремонт же современных наручных часов, детищ машин и фабрик, всерьез не принимал: это был его хлеб. Он любил чинить старинные часы ручной работы. Именно такая луковица и была сейчас у него в руках. Уродливая с точки зрения современных – прости господи – эстетических требований, но с благородным сердцем.
– В часах ценится механизм, – пробормотал он, адресуясь скорее к себе, чем к клиенту, – только механизм. Вы рассматриваете часы?
Ответа не было, и тогда он быстро взглянул на пришельца, откладывая работу.
– Покажите, что там у вас?
Пришелец смотрел как-то странно. Старика не удивило время, в которое тот обратился к нему за услугой, он вообще не интересовался людьми. Для него они были носителями часов – его мог заинтересовать только тот, у кого были интересные часы. Поскольку ответа и на этот раз не последовало, старик спросил:
– Вы, верно, не из Брудно?
– Нет.
– Уже поздно, ну хорошо, давайте. Я понимаю, что у людей теперь нет свободной минуты. Зачем нам вообще нужны часы? Никакого покоя. У кого сейчас есть возможность, сидя в кресле, послушать бой часов? Разве я не прав? А?
– Вы меня узнаете?
Старик наконец внимательно посмотрел в лицо клиента. И опять улыбнулся:
– Простите, нет. Хотя зрение у меня хорошее.
– Этого не может быть, – медленно сказал пришелец. Он почувствовал, как по коже прошел мороз. Не холод, а именно мороз. – Этого не может быть.
– Почему? – удивился старик. – Разве человек в состоянии запомнить всех людей, которых он встречал в жизни? Разве часовщик в состоянии запомнить лица всех своих клиентов? За полвека. Что вы!
– Всех? – повторил пришелец. – Всех… нет. Но одного – да!
Старик отодвинулся от стола, стал подниматься, и его сгорбленная спина как-то выпрямилась, лицо разгладилось. На его старческий облик наложился тот, молодой, энергичный, вызывающий доверие. Пришелец никогда его не забывал. Даже во сне. Вновь вернулась уверенность, четкость решений. Он опять владел собой. Он знал, зачем пришел сюда, опять был уверен, что никогда, ни на секунду не подвела его буссоль памяти и время не оборвало старой нити. Ничто не в силах было стереть прошлое.
– Одного человека? – спросил старик, и хотя его голос слегка дрожал, в нем звучало достоинство. Слух не обманывал пришельца. Он не ошибался. Это было достоинство. – Да, может быть, и был один такой человек, – продолжал часовщик, и его голос не выражал уже никаких эмоций, – но он… этот человек, не вы. Это был прекрасный парень.
– Это я! – выдавил пришелец. – Уже не такой прекрасный, но я! Ты думал, что никто уже не придет. Нет никого и ничего. Я искал тебя. Долго. И вот нашел.
Про себя он подумал: слишком долго. Так долго, что ненависть уже прошла и осталась только обязанность. Но это даже нельзя было назвать мыслью – отблеск мысли.