— Угрызений совести? Из-за чего?
— Из-за этого свитера. И вообще. Эта квартира, по которой мы рыщем…
Она вышла в соседнюю комнату, он пошел за ней.
— Вы создаете проблемы, — сказала она, рассматривая хрустальные рюмки в буфете.
— Я сказал что думал. Она резко обернулась:
— Почему я должна чувствовать угрызения совести? Может быть, потому, что они сделали меня нищей? Может быть, потому, что они замучили моего мужа, а потом, полуживому, залили рот гипсом и расстреляли? А может быть, потому, что я теперь уже ничем не брезгую, ничто меня не смущает и не поражает? Потому что я вас всех ненавижу?
Раздался звон стекла. Осколки рюмок рассыпались по полу.
— Пусть оно пропадет пропадом, их добро! — закричала она. — Я сейчас все это перебью!
Хенрик схватил ее за руку, Анна вырывалась, но он крепко сжал ей руки.
— Смулка, — сказал он. — Типичный Смулка. Вы правы, но зачем рюмки бить? На станции ждут бедные люди, которые должны получить эти квартиры.
— Отпустите.
«Не отпущу», — подумал Хенрик. Отпустил и прошептал:
— Простите.
Хенрик увидел в глазах Анны слезы. Она повернулась и пошла к окну. Распахнула его.
— Это смешно, — сказала Анна, не поворачиваясь.
— Что?
— Всё. И то, что я разбила рюмки. И то, что вы меня схватили. И то, что через минуту я была вам благодарна.
— Тогда, пожалуйста, бейте еще.
— И эти угрызения совести. У нас — по отношению к ним. Смешно.
— Речь идет не о них, — сказал Хенрик. Анна повернулась к нему.
— Это интересно, — пробормотала она.
— Да, речь идет не о них, — повторил он. — Речь идет о нас. О нас самих.
Анна не понимала. «Ее от меня уже тошнит». Она смотрела в окно. По двору Чесек катил нагруженную детскую коляску.
— Речь идет о тех, кто берет, — пробовал он объяснить свою мысль, чтобы не показаться смешным. — Угрызения совести, мораль- все это смешно. Как изгнание из рая.
— Я никогда в нем не была, — ответила она язвительно. — В лагере вы тоже были таким чистым?
Хенрик молчал.
— Мы уже не в лагере, — сказал он наконец.
— Послушайте, вы дьявольски умны, но штаны, чтобы закрыть свои ягодицы, вы все же ищете.
Хенрик покрылся испариной. Потрогал рукой брюки, нет, не порваны, бабский злой язык.
— Конечно, ищу, чтобы не огорчать дам, — сказал он, кланяясь. — И советую вам взять свитер.
— Почему же для меня такое исключение?
— Я чувствую, что в этом нет ничего плохого.
— Ага, значит, вы просто эстет?
— Может быть.
Хенрик обвел глазами комнату.
— Я не вижу здесь штанов для себя, — сказал он. — Штайнхаген был небольшого роста.
Анна согласилась, что надо пойти искать в другом месте. Взяла из шкафа халат и несколько мохнатых полотенец и завернула в свою полосатую куртку. В дверях она вдруг передала сверток Хенрику:
— Подержите, пожалуйста.
— Что это такое?
— Туфли. Кажется, мой размер.
5
Внизу, возле лестницы, лежал человек. Анна вскрикнула. Человек шевелился и стонал.
— Подождите здесь, — сказал Хенрик, достал пистолет и начал спускаться.
— Он может выстрелить! — испуганно сказала Анна.
— Тише, — шепнул Хенрик. Женщина замолчала.
Хенрик наклонился над распростертым телом. Лица не было видно, в полумраке поблескивала клинообразная лысина. Худой и длинноногий. «Еще один верзила. Смешно, что я вынимал пистолет». Хенрик положил пистолет в карман.
— Он ранен? — спросила Анна.
— Сейчас погляжу.
Хенрик наклонился и перевернул человека навзничь, увидел продолговатое старое лицо. «Ему, наверно, лет шестьдесят с небольшим, эта твердая белая щетина, этот хрящеватый нос, морщины и борозды вокруг тонкогубого рта».
— Жив, — сказал Хенрик.
Послышались легкие, осторожные шаги Анны, потом удивленный голос:
— Посмотрите, в смокинге.
Действительно, на старике был смокинг, рубашка с накрахмаленной манишкой, хотя и очень грязной, бабочка и дорогие запонки.
— У него вид манекена с витрины, — сказала Анна. — Ну что, ранен?
— Следа крови не видно. Наверно, упал с лестницы, ударился головой.
— Может, его сбросили? — спросила она, беспокойно оглядываясь по сторонам. Лестница была мрачная, дверь в квартиру Штайнхагенов слегка пошатывалась. — Может, там кто-нибудь есть? Достаньте пистолет.
Хенрик наклонился над стариком. Из тонкогубого рта вырвался хрип и пахнуло кислятиной. Хенрик отпрянул.
— Агония? — спросила женщина.
— Он в дым пьян. Надо подождать, пока проспится. А сейчас можно обыскать.