– Я хотел бы задать вам некоторые вопросы. – На это химера ничего не ответила, но её взгляд остановился на мне. – Назовите, пожалуйста, свое имя.
– Кэтрин.
– У вас есть другие имя, фамилия?
– Нет.
– Сколько вам лет, Кэтрин?
Под действием наркотиков или нет, я не мог отделаться от чувства лёгкого головокружения, ощущения сюрреалистической бессмысленности, задавая стандартные вопросы сфинксу, сошедшему с картины девятнадцатого века.
– Семнадцать.
– Вы знаете, что Фрида Макленбург мертва?
– Да.
Она ответила тише, но по‑прежнему сохраняя спокойствие.
– Каковы были ваши отношения с ней?
Она слегка нахмурилась, затем дала ответ, который прозвучал как отрепетированный, но искренний, как будто она долго ждала, что её спросят об этом.
– Она была всем. Она была моей матерью, моим учителем и моим другом.
Страдание и потеря появились и исчезли с её лица. Дрожь, судорога.
– Расскажите, что вы слышали в день, когда отключилось электричество.
– Кто‑то пришел навестить Фриду. Я услышала звук подъехавшего автомобиля и звонок в дверь. Это был мужчина. Не расслышала, что он сказал, но слышала звук его голоса.
– Вы слышали этот голос раньше?
‑Думаю, что нет.
– Как звучали их голоса? Они кричали? Спорили?
– Нет. Они говорили доброжелательно. Потом перестали, наступила тишина. Вскоре после этого отключилось электричество. Потом я услышала, как подъехал грузовик, шум множества шагов и как передвигали мебель. Но больше никто не разговаривал. Около получаса два или три человека перетаскивали все вокруг дома. Потом грузовик и машина уехали. Я все ждала, что спустится Фрида и расскажет мне, что произошло.
Я некоторое время обдумывал как сформулировать следующий вопрос, но в конце концов отказался от попыток сохранить вежливость.
– Фрида когда‑нибудь обсуждала с вами, почему вы отличаетесь от других людей?
– Да. – Ни намека на боль или смущение. Вместо этого её лицо запылало от гордости, и на мгновение она стала так похожа на картину, что у меня снова закружилась голова. – Она сделала меня такой. Сделала меня особенной, красивой.
– Почему?
Кажется, это сбило её с толку, как будто я её дразнил. Она была особенной. Она была прекрасной. Никаких дальнейших объяснений не требовалось.
Я услышал тихое шипение недалеко от двери, сопровождаемое легким глухим стуком в стену. Я дал сигнал Мюриэл упасть на пол, а Кэтрин хранить молчание, затем спокойно, как мог, но неизбежно скрипя металлом, поднялся на верх шкафа, который стоял в углу слева от двери.
Нам повезло. То, что проникло в открывшуюся со скрипом дверь было вовсе не гранатой, а рукой с фан‑лазером. Вращающееся зеркало разворачивает луч по широкой дуге, направляет на сто восемьдесят градусов, горизонтально. Удерживаемый на уровне плеча он заполняет комнату смертоносной плоскостью на высоте около метра над кроватью. Я испытал желание просто ударить дверью по руке в момент его появления, но это было слишком опасно; оружие может отклонится вниз до того, как луч будет отключен. По той же причине, я не мог просто прожечь дыру в его голове когда он вошел в комнату, или точно прицелиться в само оружие – оно экранировано, ведь тогда бы я перенес несколько секунд излучения, получив внутренние повреждения. Краска на стенах выгорела и шторы разделились на две горящие половинки; в одно мгновение он может направить луч на Кэтрин. Я врезал ему в лицо, сбивая его назад и отклоняя луч фан‑лазера к потолку. Затем я спрыгнул вниз и приставил пистолет к его виску. Он отключил луч и позволил мне забрать у него оружие. Он был одет в униформу санитара, ткань которой оказалась неправдоподобно жесткой, вероятно, содержащей экранирующий слой из покрытого алюминием асбеста (с возможностью для отражения, хотя неразумно использовать фан‑лазер даже с любым меньшим количеством защиты).
Я перевернул его и надел на него наручники стандартным способом на запястья и лодыжки, заведя их за спину, браслеты с заостренным внутренним краем, препятствующие (некоторые) попытки разорвать цепи. Я распылял успокоительное средство на его лице несколько секунд, и оно подействовало как и должно было, но затем я раскрыл ему один глаз и понял, что это не помогло. Каждый полицейский использует седативные с немного отличающимся эффектом индикации; мой обычно придает белкам глаз бледно‑голубой цвет. У него, должно быть, был барьерный слой на его коже, пока я готовился сделать ему укол, он повернул голову ко мне и открыл рот. Лезвие вылетело из‑под его языка и порезало мое ухо, пролетев со свистом мимо. Я никогда такого не видел прежде. Я разжал его челюсть и взглянул; механизм запуска был прикреплен к его зубам проводами и булавками. Там было второе лезвие; я приставил пистолет к его голове и снова посоветовал ему выплюнуть всё на пол. Затем я ударил его кулаком в лицо и начал искать вену для укола.