Пройдя несколько кварталов к железнодорожной станции, я выбросил свёрток в мусорный бак, но почти сразу же вернулся и вытащил его. Я прошёл мимо пары копов, одетых в бронированные костюмы, и представил их глаза, сверлящие меня из‑под их зеркальных защитных щитков, но моя ноша была совершенно легальна. Как могло правительство запрещать устройство, которое лишь вызывало определённый набор верований в том, кто добровольно решил его использовать, не задерживая даже тех, кто естественным образом разделял эти убеждения? На самом деле, это очень просто, ведь законы и не должны быть последовательными, но производителям имплантов удалось убедить общественность, что ограничения их продукции подготовили бы почву для Полиции нравов.
Когда я добрался домой, меня неудержимо трясло. Я положил свёрток на кухонный стол, и стал прохаживаться вокруг.
Это было не для Эми. Я должен был это признать. То, что я по‑прежнему любил её, и всё ещё горевал о ней, не означало, что я делал это для неё. Мне не следовало чернить её память этой ложью.
На самом деле, я делал это, чтобы освободиться от неё. Спустя пять лет, я хотел, чтобы моя бессмысленная любовь, моё бесполезное горе, перестали, наконец, управлять моей жизнью. Никто не может осуждать меня за это.
* * *
Она умерла во время вооруженного ограбления банка. Камеры слежения были отключены, и все, кроме грабителей, провели большую часть времени лицом вниз на полу, поэтому я не узнал всю историю. Она, должно быть, переместилась, отпрянула, посмотрела. Она, должно быть, сделала что‑то, – даже на пике моей ненависти, я не мог поверить, что она была убита по прихоти, без понятной причины.
Я знал, кто нажал на спусковой крючок. Он не был в суде, но клерк в отделе полиции продал мне информацию. Его звали Патрик Андерсон, и, став свидетелем обвинения, он отправил своих подельников за решетку пожизненно, и уменьшил свой срок до семи лет.
Я обратился к СМИ. Омерзительный деятель из криминального шоу взял эту историю, и с неделю разглагольствовал о ней в эфире, разбавляя факты самодовольной болтовнёй, потом ему это наскучило, и он переключился на что‑то другое.
Пять лет спустя Андерсон был выпущен по условно досрочному освобождению (УДО) на 9 месяцев.
Хорошо. Ну и что? Это происходит все время. Если бы кто‑то пришел ко мне с таким рассказом, я бы сочувствовал, но твердо сказал:
– Забудь о ней, она мертва. Забудь его, он мусор. Живи своей жизнью.
Я не забуду ее, и я не забуду ее убийцу. Я любил ее, что бы это ни значило, и в то время как рациональная часть меня приняла ее смерть, остальные части продолжали дергаться, как обезглавленные змеи. Кто‑то еще в том же состоянии, мог превратить дом в храм, покрыть все стены и полки ее фотографиями и памятными вещами, ставить свежие цветы на ее могилу каждый день, и проводить каждую ночь с алкоголем и смотря старые фильмы.
Я этого не делал, я не мог. Это было бы гротеском и ложью, – сентиментальность всегда нам обоим претила. Я сохранил одну фотографию. Мы не делали домашнее видео. Я посещаю ее могилу раз в год.
Однако, несмотря на эту внешнюю сдержанность, моя внутренняя одержимость смертью Эми продолжала расти. Я не хотел, это был не мой выбор, я никак этого не поддерживал и не поощрял. Я не сохранил электронную запись суда. Если люди поднимали эту тему, я уклонялся. Я зарылся в работу; в свободное время читал, или ходил в кино один. Я подумывал о том, чтобы найти кого‑нибудь нового, но так ничего для этого и не сделал, откладывая это до неопределённого будущего времени, когда я снова стану человеком.
Каждую ночь я прокручивал в уме детали этого происшествия. Я думал о тысяче вещей, которые мог бы сделать, чтобы предотвратить её смерть, начиная с того, что мог не жениться на ней (мы переехали в Сидней из‑за моей работы), и заканчивая тем, чтобы волшебным образом появиться в банке, когда её убийца вытащил оружие, швырнуть его наземь и избить до бесчувственности, или ещё хуже. Я знал, что эти фантазии были бессмысленным потаканием собственным слабостям, но это знание не помогало. Если я принимал снотворное, всё просто сдвигалось на дневные часы, и я совершенно не мог работать. (Компьютеры, которыми мы пользуемся, с каждым годом все менее ужасны, но авиадиспетчеры не могут спать наяву.)
Я должен был что‑нибудь сделать.
Месть? Месть – это для умственно отсталых. Я подписывал петиции в ООН, призывая мировое сообщество безоговорочно отменить смертную казнь. Я думал так тогда, думаю так и сейчас. Неправильно было отбирать человеческую жизнь – я с детства всем сердцем верил в это. Возможно, это начиналось, как религиозная догма, но когда я вырос и растерял все нелепые иллюзии, неприкосновенность жизни осталась одним из немногих убеждений, которые, как я решил, стоит сохранить. Помимо некоторых прагматических соображений, человеческое сознание всегда казалось мне самой удивительной, поразительной, божественной вещью во Вселенной. Вините в этом моё воспитание, или мои гены; я не мог недооценивать это, как не мог считать, что один плюс один равно нулю.