Меня пошатывает от собственной беспомощности, но я стойко переношу пытку высвобождения из одежды, не обещающую закончиться неутолимой и обжигающей страстью, а простым принятием горячей ванны.
Вот она я, обнажённая и дрожащая взираю на своего брата, в глазах которого отсутствуют признаки похоти, только яркие всполохи нежности, заботы и ласки. Как у всякого предупредительного брата, но не возлюбленного.
− Я хочу, чтобы ты остался со мной, здесь, − дерзко заявляю я, продолжая сверлить его взглядом, терпеливо дожидаясь встречи с его глазами.
− Исключено, − отрицательно качает головой и начинает собирать с пола мои сбросанные вещи.
− Влад? − исторгаю из себя ужас.
− Ты замёрзла, Мира. Тебе нужно принять ванну и согреться, поэтому залезай в воду, и поскорее. − Влад невозмутимо обходит меня, намереваясь покинуть злосчастную ванную, в которой меня отвергли, как женщину, но позаботились как о сестре.
− Я никуда не полезу, если ты отказываешься быть рядом со мной, − категорично успеваю выпалить на одном дыхании. Не весть какая роковая женщина.
Влад застывает в полушаге от двери, его рука медленно отпускает дверную ручку, а кулак, сжимающий мои вещи разжимается, снова выбрасывая всю одежду на пол, но он по-прежнему не поворачивается ко мне, а просто опирается лбом об эту дверь, за которую ему так и не удалось вырваться.
− Я не железный, Мира. Я не ангел и не святой, − размеренно выговаривая слова, предостерегает он, держась от меня на расстоянии, в напряжении и растерянности.
Я отвечаю ему единственным словом, которое помню:
− Останься…
− Не могу… − рьяно качая головой в тон мне хрипит он, словно уговаривает себя. − Не могу. Я неосмотрительно касаюсь его обнажённой шеи, единственного участка кожи настолько же уязвимого, как и вся я. Влад вздрагивает, но держится на последних секундах, а я двигаю руку выше, запуская пальцы в густые волосы, сама придвигаюсь ближе, игнорируя зовущую теплоту воды и плотных рук пара, подступающих к лодыжкам. Моё вздрагивающее от холода тело прижимается к его влажной одежде, не ощущая согревающего тепла его кожи и горячего дыхания, но всё равно меня слишком жжёт вот так, а не как иначе.
− Ты согласишься на операцию? − выдыхает он, кажется, что он беспокоится об операции по пересадке мне донорского сердца гораздо чаще, чем я, а может просто никогда и не прекращает об этом думать.
− Ты останешься? − не унимаюсь я.
− Боже, Мира! − вскрикивает он возмущённо, и оборачивается.
− Останешься? − повторяю я, глядя ему в лицо, проникая вглубь его насыщенных шоколадных глаз.
Он не ухмыляется и не смеётся, как проделывал это со мной тысячу и один раз, его губы не дрожат в улыбке, наоборот, они сжаты в сплошную алую линию, и расчерчивают его красивое лицо надвое, а глаза серьёзны и опасны. Я играю с огнём, спрятанным в их неопознанной глубине.
Но он прикасается к моему лицу, мои щёки пламенеют под этими щекочущими, едва притрагивающимися к моим щекам пальцами его больших и сильных рук. Я закрываю глаза от наслаждения и мысленно прошу не останавливаться, слегка раскрывая губы.
Медленные и ласковые руки продолжают свой путь, не задерживаясь на моих зардевших щеках, и неторопливо касаются сомкнутых век, изгиба переносицы, опускаются к полураскрытым губам, задерживаются, замедляются ещё больше. Большие пальцы Влада смачивают мои горящие половинки губ моей собственной слюной, струйкой вытекающей из уголка и я всхлипываю. Он обхватывает мою шею обеими руками, перекрывая воздух, ощущая, как трепыхается маленькая жилка в клетке его пальцев, вздрагивает и продолжает безмолвное странствие по моему телу. Мои плечи сжимаются, когда руки опускаются на два выступа, а пальцы проваливаются в две ямки. Я стыжусь своей чрезмерной худобы и теперь, уже позабыв о недавних мольбах, неожиданно начинаю вырываться из исследующих меня рук, широко распахивая глаза с очередной, только уже немой просьбой разрешить спрятаться в менее требовательной воде.
− Тшш, − раздаётся его болезненный шёпот у мочки моего уха и вот я уже прижата к его стальному торсу и целиком взята в плен его объятий. − Ты хотела, чтобы я остался, − упрекает меня, накрепко впечатывая моё лицо в свою грудь.
Его губы, прошелестев в ухо слова, проскальзывают внутрь, вырывая стон из меня, и я делаю последний рывок, чтобы выпутаться.
− Тшш, − повторяет он, и я обмякаю, подаваясь вперёд и обхватывая Влада обеими руками, а он обнимает меня ещё крепче, хотя это и кажется уже невозможным, поднимает на руки, заглядывает в глаза со смешливой улыбкой, за которой прячет все свои невысказанные и никогда не грозящие быть поведанными мне страхи.
− Пойдём? − и я киваю, чувствуя, как горячая поверхность воды, словно разверзывается подо мной, принимая меня в свои материнские объятия, обещая желанный приют и тепло. Я улыбаюсь и прикрываю глаза, протягивая одну руку через бортик навстречу руке Влада.
Он выполнил мою просьбу и остался со мной, только не позволил себе спуститься в воду вместе, а на мольбу в глазах ответил своей, встречной безгласной мольбой.
После получаса купания меня старательно заворачивают в махровое полотенце, а затем относят на руках в кровать, на этот раз, не избежав участи лечь рядом со мной.
Я подозревала, что Влад чувствовал себя значительно увереннее, когда прижимал к своей груди мою спину, не испытывая искушения моих глаз, поэтому я примостилась в излюбленной для него позе, обняла себя его руками, уткнувшись макушкой в квадратный подбородок брата.
− Не спи, мы будем разговаривать, − предупредила я тихим мышиным голосом, отчего удостоилась лёгкого поцелуя в затылок.
− Хорошо, − прошептал голос в моих волосах.
− Ты никогда не спрашиваешь меня, когда именно я поняла, что люблю тебя, никогда не просишь, чтобы я произносила тебе слов любви, − начала я, тяжело сглатывая.
− Не надо, малышка, − просит он. − Я знаю, что любишь, и этого достаточно. К тому же ты говоришь, говоришь, что любишь не только тремя словами, избранными людьми для этого признания.
Я хихикаю его пространным речам и подвигаюсь ниже, чтобы у меня была возможность оборачиваться назад и заглядывать в его умные глаза время от времени.
− Хорошо. Тогда я расскажу тебе сказку?
− Да. Было бы здорово, − искренне реагирует он, отбрасывая волосы с моей шеи и впиваясь в неё ненадолго с чувственным поцелуем, отвлекающим и будоражащим.
− С условием, что ты не уснёшь на середине рассказа.
− Договорились, − на автомате соглашается Влад, не отрываясь губами от увлечённого занятия. Но когда я прочищаю горло, чтобы начать свою историю и чтобы влажные губы не сбивали меня с сосредоточия мыслей, он благоговейно возвращает мои волосы на прежнее их место и готовится к прослушиванию моей сказки.
− Жила-была на этом свете, на том же самом, где живёшь и ты, Влад, девочка-подросток с двумя смешными косичками. Неуклюжей, угловатой и некрасивой была та девочка. И не было у неё друзей или подруг. Все ровесники сторонились бедняжку, родители их не разрешали с ней играть. А девочка была совсем обычная, такая же обычная, как и все остальные дети. Только знала она уже тогда, почему играть другим детям с ней запрещено, почему нельзя им впутывать её в свои безобидные, но опасные для неё шалости. Знала, что сердце её − хрустальное.
Влад вздрогнул при последней фразе из моего рассказа, а пальцы его судорожно сжались на обхвате моей талии, но я продолжила без запинки.
− Она пыталась найти для себя новые игры, чтобы скука, часто селившаяся в её маленьком сердечке, не умещалась больше в её стеклянном сосуде. И подаренный папой альбом для рисования с простыми, с первыми акварельными красками полностью изменил мир растущей малышки. Сначала она рисовала окружающее: заливисто смеющихся на поляне детей или неумолкающего пса на заднем дворе, отца, вырубающего дрова на долгую зиму и мать за скворчащей сковородой, сестру в упоении очередным рассказом из старшей школы, размахивающую руками в необычных для девочки жестах.