Влад не приходит пожелать мне спокойной ночи, и я долго лежу в ожидании этого сокровенного действа, не уверенная, что смогу вообще заснуть без опоясывающих меня, его рук, как это продолжалось почти полгода. После нескольких часов, а может быть лишь пары минут надежды на ночное свидание с братом, я начинаю беспокойно ворочаться в неудобной постели, смотрю в окно, шторы которого я отдёрнула в стороны, чтобы беспрепятственно наблюдать за повелительницей ночи − луной. Желанного стука, желанных шагов не услышав, я проваливаюсь в сон, и в этом мятежном забытьи я комкаю простынь под взмокшими ладонями, выкидываю неверное одеяло на пол и только потом затихаю полностью до самого утра.
− Ты не пришёл, − шепчу я, встречая свою любовь в коридоре и силясь придать голосу обиженных ноток, но в нём просачивается лишь беспредельная радость от долгожданной встречи, произошедшей спустя целую вечность, которой мне казалась эта ночь.
− Так надо было, − извиняюще улыбается Влад, спешно проходя мимо меня на кухню, но по давно заведённой привычке целует меня в макушку, заставляя поддаться чуть ближе, чтобы хотя бы ненадолго соприкоснуться с его сильными руками.
− Доброе утро, − здоровается брат, занимая место за столом раньше меня.
Я, как и вчера застываю около сестры, кормящей маленькую Анж из бутылочки, забываю о том, что собиралась делать ранее и что мне делать с представленной моим глазам картиной. Лиза неотрывно следит за мирно сосущей питание дочкой и не обращает внимания на оцепеневшую меня. А я как заторможенная не могу сделать дальше и шага, чтобы хотя бы как это было вчера, улыбнуться невинной малышке, или отойти в сторону и сесть за стол.
− Толя, она засыпает, возьми её, − вполголоса, что совершенно несвойственно для моей громкоголосой сестры, шепчет Лиза.
− Хорошо, дорогая, − в ответ шепчет и Анатолий, поднимаясь из-за стола и забирая из рук сестры напоследок причмокнувшую ещё разочек из бутылочки с едой малышку. Я смотрю, как маленький комочек переходит в большие мужские ладони, и мне кажется, это я сама подставляю свои руки, чтобы принять его, но меня держит за руку иная ладонь, совсем не детская и я оборачиваюсь, вызволяясь из стен ступора.
− Всё в порядке, − шепчу я, но губы даже не смеют дрожать поддельной улыбкой, потому что не смеют врать Владу.
− Дети уже встали, − говорит отец, поспешно понижая тон, сталкиваясь в дверях с уносящим дочь в комнату другим отцом − Анатолием.
− Привет, пап, − здоровается с папой Лизка, чмокая того в щёчку, в груди начинает щемить от заведённого ими ритуала поцелуев в моё отсутствие. На миг меня посещает глупая мысль подойти к отцу и поцеловать его, как это сделала Лизка, но даже мне это кажется странным и ненастоящим.
− А где же мама? − спрашивает Лизка, присаживаясь за стол и наливая себе чай из фарфорового чайника.
− Твоя мама всю ночь промучилась с головной болью, только под утро, согласившись принять обезболивающее, поэтому я не стал её беспокоить. Она спит.
− Может нужно вызвать врача? − забеспокоившись, предлагаю я.
− Нет, дочка, не надо. Она поспит и ей станет легче. Просто вчера был очень насыщенный день: она переволновалась.
− Мне необходимо съездить в клинику, ты предупредишь её, когда она проснётся? Чтобы она снова не волновалась, хорошо?
− Конечно, милая, не беспокойся, − соглашается отец. − Сынок, я хотел поговорить с тобой о документах на дом, − без перехода добавляет отец, словно в другой раз ему ни за что не набраться смелости поговорить с Владом о правах собственности на дом.
Влад снисходительно улыбается, с наслаждением поглощая геркулесовую кашу, приготовленную явно не для него, потому что Лиза бросает подозрительно неодобрительные взгляды то на брата, то на стремительно пустеющую тарелку.
− Отец, это было так давно, что я уже не помню всех подробностей. Просто забудь, пап, это теперь ваш с Ниной Максимовной дом и ты не должен чувствовать себя так неуютно передо мной. Я думаю, мы можем закрыть эту тему, пока она не утомила нас окончательно. − Отец на всём протяжении объяснений Влада согласно кивает головой, но так и остаётся неудовлетворённым ответом сына, хотя и возразить ему что-либо не находится.
Завтрак продолжается в напряжённой обстановке недоговоренности, обещающей остаться таковой всё остальное время, и чувствует себя комфортно за столом только один человек − моя сестра.
− Как ты нашла меня? − не оборачиваясь, бросает в мою сторону, вздыхая и стряхивая белые снежинки с памятника, словно ведя с ними ожесточённую, но немую борьбу.
− Я была на фирме, − он не вздрагивает и никаким образом не выказывает передо мной своих истинных эмоций, но рука его долгое время бесплотно борющаяся с оседающими на мрамор снежинками застывает, признавая своё поражение. И этого достаточно. Достаточно для меня, чтобы понять.
− Бабуль, это моя сестра Мирослава, − нарушает Влад повисшее между нами молчание, поднимается с корточек и обходит меня со спины, приобнимая за талию. Его намокшее под вихрями снега пальто выглядит ещё темнее и тяжелее, только мелкие звёздочки снежинок, уцепившиеся за короткий ворс, всё больше приковывают взгляд, отвлекая глаза от суровой мрачности, окутывающей статную фигуру брата настолько, что кажется и одежда его пропитана этим мраком. − Я очень люблю её. Сильнее, чем это дозволено на нашей земле. Нас осудят, бабуль, непременно осудят, если узнают, поэтому, пожалуйста, не суди нас ты. Не суди.
− Влад? − прошу я, чувствуя подступающий к горлу ком от этого разговора брата с давно ушедшим в иной мир, но всегда, даже сейчас остающимся близким для него человеком. Но он словно не слышит меня, целует в макушку, впитывающих снежную влагу волос и продолжает говорить, неумолимо снижая надрывный голос до шёпота.
− Мира − это всё, что у меня есть. Она и есть всё. Всё, что мне надо. Простила бы ты меня, если была сейчас рядом? Приняла бы мою любовь к сестре?
Я накрываю его непривычно горячие холодной зимой декабря ладони, и пусть мои небольшие ладошки уже успели промёрзнуть, но Влад чувствует тепло от моих рук, именно то, которое ему необходимо сейчас. В сердце застревает колющее острие ножа, которое с каждым сделанным мной вдохом продвигается всё глубже, проделывая миллиметровые шажки прямо к центру, чтобы ранить точно в цель, неотвратимо. Эта боль скапливалась во мне так долго, что осознание не спешило приходить ко мне, настигнув меня именно здесь, среди сотен памятников, сотен крестов, сотен смятенных, ушедших душ. Одиночество, которое поселилось в душе моего возлюбленного брата, не полгода и не год назад, а с самого его рождения безвинного и беспомощного малыша. Одиночество, сопровождавшее его всю ту жизнь, которую он прожил до встречи со мной, до сих пор являлось к нему ночными кошмарами, и по сей день нависало за его плечами, грозя вторгнуться в его существование снова, если в нём не будет меня.
Вот, что значила я для Влада − любовь, спасение, воздух и…жизнь.
Он значил для меня гораздо большее и всё то же самое.
− Пойдём? − прошептала я ему на ухо, касаясь губами холодного лица. Он согласно кивнул и увлёк меня за ограду, не оглядываясь, но я оглянулась...
− Я позабочусь о нём, Варвара Владиславовна, − прошептала одними губами, долго не сумев оторвать глаз от скромной могилки с белоснежным мраморным памятником с надписью, выражавшей всю нерастраченную любовь покинутого внука:
«С любовью сына от внука…»
− Ты что-то сказала?
− Нет, любимый, ничего, − улыбнулась я, только крепче прижавшись к руке брата.
− Я виделась с Максом, − сложив ладошки на коленках, как провинившаяся перед взрослым учителем школьница признаюсь я. Влад молчит, почти не реагируя на моё заявление, только пальцы сильнее сжимают руль, а взгляд без надобности мечется в зеркало.
− И? − чуть позже озвучил он и свой долгожданный вопрос.
− И это не важно, если ты продал свою фирму? − вопрос срывается с губ раньше, чем я успеваю придумать более подходящее место для важного разговора с братом, чем салон автомобиля.
− Ничего существенного, − пожал плечами, скривил рот, отвёл глаза: перечисление его жестов начинало успокаивать меня каждый раз, как только я собиралась по-настоящему рассердиться на Влада.