Выбрать главу

- Прости, – начинает шептать мне в волосы брат, – прости меня, … говори мне что хочешь, что пожелаешь, говори, а я буду слушать. Только, … только не плачь, – это было лишним, я всё-таки не выдержала и уже плакала в его дорогую, пахнущую братом и его парфюмом рубашку. Его слова возымели обратный эффект, теперь я плакала в голос, беспомощно цепляясь в ткань его рубашки на спине, брат как-то вымученно застонал, а я только крепче вцепилась в него. В объятиях Влада я чувствовала себя удивительно защищённой и… нужной. Нужной этому человеку, моему брату. Которого ненавидела. Думала, что ненавижу.

- Тише, тише, – не оставляет попыток успокоить меня Влад, а я лишь беспомощно киваю ему в плечо, неуверенно, действительно пытаясь унять слёзы. Осторожные поглаживания брата потихоньку расслабляют меня, и я почти засыпаю, точнее, переношусь в другую реальность при этом, оставаясь в сознании, в реальность, где я по-настоящему живая, обычная,… нормальная. И это приятное и немного щекочущее мою истерзанную запертую душу чувство дарят мне его руки – сильные, горячие, родные.

- Успокоилась, малышка? – с опаской, но растягивая свои красивые губы в улыбке, спрашивает брат, после того, как я полностью затихаю. Он осторожно отводит прилипшую прядь со лба, заправляя её за ухо, как маленькой, но я не возражаю, так лучше, так действительно лучше – когда он рядом. Поэтому я тоже стараюсь улыбнуться и мычу что-то невнятное вместо полноценного ответа.

- Всё в порядке, тебе не сделают больно, – он делает паузу в несколько секунд, в течение которых я успеваю пробежать взглядом по его идеально вылепленному профилю, меня так увлекает это занятие, что я не реагирую на продолжение фразы, сказанной братом чересчур серьёзным тоном, – Я не позволю.

- Ты поедешь домой? – спрашиваю я, после длительного молчания, на этот раз, не мешающее нам обоим. Влад забрался на мою кровать, и мы по-прежнему сидим, обнявшись, только теперь я облокотилась на Влада спиной, а он, обняв меня за плечи, нервно, но как-то по-детски теребит мои пальцы на руках.

- Хочешь, я останусь, – просто отвечает он, я не скрываю вспыхнувшее облегчение, но спешу удавить в себе эгоизм, рвущийся наружу, поэтому оборачиваюсь и уверенно заявляю:

- Не надо, я справлюсь, завтра приедут родители. – Не спешу отворачиваться, снова застревая взглядом в глазах брата, – только,… – прикусываю губу, – приезжай пораньше, а маму с папой пусть Лизка привезёт, ладно? – чувствую, как становлюсь какой-то нерешительной, ожидая его ответа. Но Влад широко улыбается и крепче прижимает к себе, – Хорошо, малышка, я приеду, когда ты ещё не успеешь проснуться. – Я удовлетворенно хлопаю глазами, но делаю недовольную гримасу, – Пусти, задушишь же! – Влад слишком поспешно отпускает меня, вмиг посерьёзнев, и поднимается с кровати, а я начинаю жалеть о своей просьбе, потому что на самом деле мне очень нравилось как мы обнимались, оставалось только ругать себя за очередную глупость.

- Тебе надо поспать, – неестественно слышится голос брата. – Отдохни, как следует, перед встречей с тяжёлой артиллерией заботливых предков, – шутит он, пытаясь рассеять повисшее в воздухе напряжение. Я поддерживаю его усилия, не показывая своей осведомлённости его нервозностью, и фальшиво улыбаюсь. Окончание нашего разговора, пропитанного обнажением души и сердечной откровенностью, чем-то сугубо личным, тёплым, незабываемо интимным, приобретает характер дешёвой подделки, оставляя горький след в этой самой обнажённой – моей душе.

Влад едва касается губами моей щеки в братском поцелуе, это происходит впервые, неожиданно и нежданно, но настолько незначительно, что не вызывает во мне никаких эмоций, я всё ещё под ржавым налётом из противоречивых чувств от своей невинной, но как оказалось неуместной, непонятой шутки, вынудившей брата поторопиться с уходом. Прощание было наполнено до краёв пустыми пожеланиями здоровья – чрезмерно официально, совсем не в манере брата в обращении со мной, никакой искренности и открытости, присутствовавшей в больничной палате несколькими минутами ранее. Но даже и в этом случае я не злилась, мне было несказанно легко от выплескивания родному человеку своих непрекращающихся переживаний, и хотя оно было омрачено его поспешным уходом, я предполагала, что у Влада, несомненно, была на это причина, а брат лишь в очередной раз решил уберечь меня от неприятной разгадки.

День был очень насыщенным и совершенно пустым одновременно. Профилактическую и диагностическую беготню о попечении моего здоровья я не считала важным занятием, может потому что мне было наплевать на это самое здоровье, возможно, но у моего брата было отличное от моего, мнение, и как, ни странно мне не хотелось его переубеждать. Мне нравилась его забота, не омрачённая годами кропотливого труда по уходу за мной, как это было с моими родителями. От этой мысли стало невыносимо противно, я чувствовала себя ужасной дочерью, ужасной сестрой и просто ужасным человеком, и скоро, очень-очень скоро Влад тоже поймёт это, ему надоест возиться с больной, капризной, несносной и вздорной девчонкой, а я снова останусь одна… Ну вот, опять! В последние дни стоило мне только остаться одной, меня одолевали тяжёлые мысли об одиночестве, которое раньше не было столь пугающим, не выглядело настолько бездушным. У меня всегда был мольберт и грифель, и я не была одинока в том мире, который рисовала сама, что изменилось теперь? Теперь, я рисовала не придуманный мир, а собственную жизнь, такой, какая она есть сейчас и ещё что-то, то, что только подкрадывается ко мне, но уловить это не представляется возможным. Что-то необычайно прекрасное или отчуждённо холодное? Не самые радужные мысли в стенах элитной клинике, абсолютно никак не влияющие на зов из царства Морфея. «Спокойной ночи Влад!» – почему-то очень сильно захотелось сказать ему эти слова, перед тем как погрузиться в сон, даже если брат и не услышит их.

====== Глава 16 ======

ВЛАД.

Две недели. Две недели госпитализации Миры, которые я провёл в каком-то вязком сиропе, в замедленной съёмке, в заторможённом состоянии мозга и тела. Я не могу подобрать верных слов, мне просто было плохо, плохо без неё, без моей девочки.

Родители прилетели на следующий день, и Нина Максимовна две ночи провела рядом с дочерью в клинике, но после, Мира была непреклонна, и Нине Максимовне пришлось смириться, что она возвращается домой вместе с нами, оставляя дочь на стационаре, одну. Я ездил в больницу каждый день на протяжении этих четырнадцати дней – просто ни о чём не мог думать, кроме неё. Казалось, моя болезнь ею обострилась во время этой вынужденной разлуки с сестрой, я с ужасом осознал, что ранее предполагаемый отъезд всей семьи из города ничего бы не изменил, мне бы не удалось выселить из своего сердца его правительницу.

За это время, Павлу Дмитриевичу всё-таки удалось вычислить моего недоброжелателя, которого он наказал по собственной инициативе, не привлекая меня, это осталось для меня тайной, но, как и обещал, он представил мне отчёт, а точнее устное объяснение мотивов моих конкурентов. Всё было до банального просто, меня должны были устранить, не физически, лишить имени, статуса, клиентов и будущих заказчиков, убрать с рынка и обеспечить банкротство, конечно же, не всё сразу, но первые кирпичики уже начинали прокладывать. И им бы, несомненно, это удалось, учитывая мою полную отрешённость от бизнеса в данное время, и только благодаря моему когда-то правильному выбору сотрудников, и правильным людям, всё по-прежнему было в мою пользу. На фирме всё шло хорошо, наверное, Макс каждый день рычал на меня, уже не стесняясь, что я главный, а я позволял ему это. Меня совсем перестали интересовать дела, и такую мелочь, как нарушение такта в обращении со мной заместителя, я не склонен был замечать вовсе. Единственное, что я проделывал каждый день с самого утра – отсчитывал время, время, остававшееся до вечера, до встречи с Мирой. И это не было слепым желанием быть рядом с ней, хотя, кому я вру, это было именно слепым желанием быть рядом и невзначай или намеренно касаться её. Я переживал, тревожился и изнемогал от желания защитить её. Защитить и не отпускать, чётко распределяя свои эмоции в её присутствии, чтобы не сделать чего-то, что сделать до умопомрачения хотелось, но делать было нельзя.