- Хорошо. – Ответ оказывается для меня неожиданным, но я справляюсь с эмоциями отлично, по крайней мере, мне так кажется. Мы, молча, направляемся по коридору в сторону реанимационной палаты сестры, я молчу, потому что мне нечего сказать, все мысли улетучились, я в какой-то лихорадочной эйфории. Олег останавливается у массивной двери, я жду от него врачебного «только недолго», но он только открывает мне дверь, а затем, также молча, уходит. Я прохожу в палату, осторожно прикрывая дверь, наверное, молниеносно оказываюсь в непосредственной близости к ней. Наконец-то. Вот я уже присаживаюсь на стул, пододвинув его на максимально близкое расстояние к кровати. Мира спит. Наверняка это от лекарств. Неподалёку противно попискивает какой-то аппарат, несколько проводов проходят через её руку, она кажется мне бледной, так и есть, но не менее прекрасной. Я болен. Болен и знаю об этом, но мне хорошо. Хорошо, вот так, просто рядом с ней, просто знать, что с ней, по-настоящему всё в порядке, что увижу её и завтра, что смогу быть рядом, просто рядом с ней. Осторожно беру её хрупкую ручку в свою большую ладонь – тёплая. Её лицо остаётся безмятежным – она всё ещё спит. Любимая моя. Никого нет, мы вдвоём, я смелею и подношу руку к губам, предварительно ощупав их, нет, не холодные, можно. Прижимаюсь к руке губами, надолго замирая в поцелуе, тихо шепчу то, что никогда не смогу сказать вслух:
- Прости, … прости, … прости, что так сильно люблю тебя. – Солёная капля самовольно гладит меня по щеке, её никто не увидит, даже тот, кто остался незамеченным для меня…
====== Глава 17 ======
МИРА.
Операция, хирургическое вмешательство, внедрение донорского ксеноклапана – в моём случае, это слова-синонимы. Даже наедине с собой, я никогда не думала об этом, не думала, что у меня есть шанс на нормальную, полноценную жизнь, а сейчас, проснувшись после операции, всё ещё одна, медсестра, дежурившая у моей постели не в счёт, я чувствую радость, ту самую, о которой я так много размышляла раньше, только размышляла, а теперь, … теперь я могу её чувствовать. Странно, на больничной кровати, нашпигованная иглами, капельницами и проводами с дискомфортом в грудине и свистящей метелью за окном я наконец-то окунулась в лето – такое тёплое, такое долгожданное и необыкновенно прекрасное, … первое в моей жизни…
Такой блаженной меня навестили мои родители, через стекло я увидела также Влада, и Лизку, а ещё Татьяну Львовну, приход которой меня растрогал особенно сильно. Мама сдерживала слёзы, я видела, папа держался молодцом, пытаясь пошутить, но я не совсем разбирала, о чём они мне говорили, оказывается, уши заложило, и в голове была каша, но я не волновалась, всё равно была очень счастливой. Чем окончился визит родственников, я не запомнила, по-моему, в середине рассказа мамы уснула и следующие несколько дней проходили одинаково и были похожими друг на друга. Зато через неделю я была молодцом, когда меня перевели в обычную палату. Настроение, за это время, летело по нарастающей, поэтому свою семью в полном составе я встречала в необычно возбуждённом состоянии. Родители уже несколько раз недолго навещали меня в реанимации, а вот Лизка с Владом не были ни разу, и честно говоря, я по ним ужасно скучала.
ВЛАД.
Прошла неделя. Неделя, изменившая всё, я вру себе, ночь, та ночь изменила всё. Я потерял себя, желание увидеть Миру и побыть с ней пару минут пересилило всё, я чуть не разрушил то малое, что у меня есть, едва ли не потерял её. Той ночью, я совершил самое желанное – я произнёс вслух, что люблю её, признался ей, признался самому себе. И это признание стало точкой отсчёта, точкой не возврата.
На тот момент мой здравый смысл отключился, я плюнул на всё и всех, когда пришёл в больницу поздней ночью, чтобы увидеться с сестрой, нет, увидеться со своей любимой. И меня не волновало, что подумают об этом другие, я до сих пор не думал об этом, не важно, всё не важно, кроме одного – Мира, что подумает Мира, когда узнает? Осознание её возможной потери, пусть лишь в качестве сестры решило абсолютно всё. Той ночью я уехал из больницы мёртвым, … я поехал к Кате. Я подлец, сволочь, эгоист, но Катя ничего не сказала, да и я не пришёл за словами, мне не требовалось утешение или осуждение, я осуждал себя сам. Я не пил, я оставался трезвым, когда изменял Ей, … когда ласкал тело другой, нелюбимой, чужой девушки, я был трезв, … когда целовал ту, другую, я был трезв, …когда заставлял кричать эту, ненужную мне женщину от удовольствия, я был трезв, … когда принёс той, другой, блаженство и презирая себя получил его от другой, я был трезв. … Я был трезв, когда ненавидел себя….
Утром, когда Катя в полуобнажённом виде, закутанная в простынь, направлялась в ванную, я сказал ей маленькую правду после мучительной ночи лжи:
- Я не люблю тебя. – Чего я ждал? Презрения?
Катя обернулась и с улыбкой на губах, которые я так отчаянно терзал поцелуями этой ночью, ответила:
- Я тоже, – она пожала плечами, – но ведь это ничего не меняет, – и ушла. Это мне подходило, Катя мне подходила. Всегда.
С той ночи каждый вечер, возвращаясь с фирмы, я ехал к Кате, на большой скорости, не зацикливаясь на дороге, чтобы не свернуть в другую сторону, чтобы не помчаться к Ней. Я – брат, только брат, я привык повторять это, как мантру, бесчисленное количество раз, чтобы поверить самому, чтобы не сорваться. Каждая следующая ночь была похожа на предыдущую, и каждая была пыткой… с другой, … не с Ней, …без Неё.
МИРА.
Я люблю Влада. Да, я поняла это. Поняла, когда меня забирали на операцию и видя его глаза – полные веры в меня и моё будущее. Поняла, когда ночью, после операции видела его во сне, чувствовала, будто наяву, как он нежно дотрагивается до моей слабой руки и тревожно заглядывает в глаза. Поняла, что люблю. Люблю, не как брата, но и добрую извратную половину населения мне обрадовать нечем. Потому что я просто не знаю как надо любить брата, у меня его никогда не было, до недавнего времени. Логично предположить, что это, то же самое что любить Лизу, и всё объясняется именно этой несхожестью в моём запутанном чувстве, я не люблю Влада также как люблю Лизу, или же как люблю маму и отца. Люблю не по-родственному – это не плавное, мягкое, совсем ненавязчивое чувство, и пусть я выражусь совершенно непонятно даже для себя самой, но любовь к Владу – скрипучая, это скребущее, почти неудобное ощущение. Но, тем не менее, я точно знаю, что люблю его, как хозяин любит своего питомца – собаку, неудачное получилось сравнение, но более точной альтернативы мне не приходит в голову. Это несемейное ощущение, а новое, ещё непривычное, но уже очень важное, быстро завоевавшее твоё внимание, когда тебе непременно хочется быть рядом, и ты испытываешь неподдельную беспричинную радость, именно радость, теперь я это знаю, охватывает меня в присутствии Влада, столь же, беспричинная, что и при появлении излюбленного питомца. Осознание его принадлежности тебе, увеличивает эту радость во стократ, но при этом, тебе не требуется его постоянного присутствия, нет проникновения в его мысли, потому что у тебя просто нет доступа в них, но ты можешь поделиться с ним своими, находя отклик, при этом ограничиваясь безмолвным согласием, с надеждой на понимание и полной несостоятельностью помочь. Да, Влад откликается на любую информацию обо мне и от меня, не пререкаясь, не отговаривая, не осуждая, оставляя мне самой размышлять о правильности принятых решений, и его полная отдача неоднократно доказывает, что моему моральному состоянию отказано в помощи с его стороны. Не суть, это всё равно любовь, странно непонятная, не сестринская, не настоящая, но она есть, я чувствую её, чувствую её, когда он рядом, и когда его нет. Не могу разобраться в ней, в своих чувствах, в себе, но это ничего не меняет, он близкий мне человек, слишком дорог, слишком необходим. Именно эта необходимость в нём переросла в эту странную неопознанную любовь, зависимость от его присутствия в моей жизни, зависимость от его постоянного зримого и незримого участия в ней, возможно, он всегда слишком близко, всегда слишком рядом, но теперь этого уже не изменить, я уже завишу от него, как бы я не хотела обратного. Иногда мне кажется, что это я – милый глупый щенок, а он – мой хозяин, и тогда это сравнение не кажется неуместным, оно правильное, я смиренно внимаю к нему, взахлёб смотрю в его глаза, не противоречу и не отталкиваю, принимаю заботу и ласку, не в силах ничего предложить взамен, кроме беспредельной преданности.