Я старался не показываться на глаза семье и избегал пытливого взгляда Анатолия, а объяснять возобновившиеся обмороки Миры полностью переложил на плечи друга.
Все эти четырнадцать дней я бдел на фирме днём с небывалым ранее рвением, погружаясь в начатые проекты и открытие дочернего предприятия. При виде Максима внутри уже ничего не клокотало от ревности, боль и некоторая зависть выветрились из порванной в клочья души и я был менее чем нейтрален, я был аморфен в отношении своего заместителя.
Ночи, похожие одна на другую, проводимые не во сне, но и не в этой реальности, а в каком-то смежном мире, где я разговаривал со своей любимой, непрестанно целуя её руки, протирая ладони в который раз, не смотря на уход медицинской сестры. Я пробовал читать ей из книги биографий великих художников с того места, где она любовно сделала закладку, аккуратно загнув краешек листа, тем самым противореча самому себе в том, что она не может слышать мои одинокие монологи.
Но в эти дни я часто противоречил себе.
− Я могу сказать ей, что она потеряла ребёнка из-за болезни, − предложил Олег, в то время, когда мы вместе застыли по ту сторону стеклянной стены, наблюдая картину воссоединения семьи с пришедшей в сознание Мирой.
− Ты сделаешь это для меня? − коротко усмехаюсь, не отрывая глаз от Мириного лица, бледного и прекрасного одновременно. В груди закололо − меня не было рядом, когда она пришла в себя. − Стало быть, перестал осуждать мою невозможную любовь?
− Не перестал. Но сделаю это для тебя, − неоднозначно отвечает Олег, и я смотрю в сторону друга.
− Ты − хороший друг. Знаешь это? − нужно было хлопнуть его по спине, но нашей дружбе хватало и понимающего взгляда. − Но не надо. Я скажу ей правду. Не хочу лжи между нами. Не хочу, чтобы винила себя. − Олег ободрительно кивает, и мы снова таращимся в это чёртово стекло, предохраняющее меня от неизбежного суда возлюбленной. − Она не простит. − Я знаю ответ на это утверждение, настолько уверенное, что оно не могло сорваться с моих губ вопросом, даже сейчас.
− Не простит, − решает не смягчать моего положения друг.
− Ты поэтому предложил не говорить ей правду?
− Помнишь, ты говорил, что я могу судить тебя сколько угодно, но судить её не имею никакого права. − Я только киваю его словам. − Ты не заставишь её быть с тобой, если она захочет уйти. Ты ведь это хотел мне сказать?
− Она может не быть со мной, если захочет, − прижимая к стеклу ладонь, хриплю, просто не могу контролировать собственный голос, выговаривающий тяжёлое признание. − Но я… не смогу не быть с ней. − Пальцы упрямо съезжают вниз, слишком вдавленные в неподатливое стекло, и жуткий свист процарапывает мой слух.
− Тогда ты должен был принять мою ложь, − говорит он.
− Не могу. Она почувствует… И всё поймёт.
− Ээй! Привет, − излишне весело начал я, пробравшись на край кровати, опустив рельс. Мира по-прежнему была подключена к аппарату, а очередная капельница регулярно поступала ей в вену, тем не менее, я взял её руку в свои ладони.
− Привет, − тихо забормотала она, утомлённая встречей с родственниками и ещё не до конца соединённая с реальностью, после продолжительного сна. − Все ушли.
− Ага. Здесь только я, − отвечаю, хотя она и не спрашивает.
− У тебя круги под глазами. Ты совсем не спал, да? − её длинные ресницы часто обмахивают тёплые усталые глаза, измученные до боли в моей собственной груди, но ещё ужаснее, смирившиеся. Я улыбаюсь ей вместо полноценного ответа и приглаживаю ей волосы на макушке. Мира хмурится.
− У меня грязные волосы, − жалуется она, заставив меня улыбнуться. Пока я мог себе это позволить. Я наклонился и поцеловал её спутанные пряди, насквозь пропитавшиеся запахом этих стен.
− Это не важно, − шепчу.
− Я очень долго спала. Кажется несколько дней, да? Забыла спросить у мамы. Когда она приехала?
− Слишком много вопросов. Ты ещё совсем слаба. Я обязательно отвечу на них все, только завтра. Хорошо? А теперь тебе лучше поспать.
− Но Влад, − она попыталась поднять свою головку, чтобы посмотреть на меня. − Я и так спала очень долго. Если кто и нуждается во сне, так это ты, − парирует изнеможденно.
− Ты абсолютно права, − для пущей убедительности я демонстративно зеваю, − но я не могу уснуть, зная, что ты бодрствуешь.
− Да? − по-детски доверяется мне, снова задирая свою маленькую головку.
− Да.
− Тогда ладно. Знаешь, я действительно немного устала. − Она прислоняется щекой к моей руке, прикрывая глаза. − Меня утомил визит родителей и Лизы… с Анатолием, − Мира начинает растягивать слова, поразительно быстро погружаясь в такой ненавистный для неё пару минут назад сон. Я целую её лоб, на котором на целое мгновение появляются озабоченные складочки.
− Спи, любовь моя, − прошелестели мои губы на её коже, стараясь стереть эту только развивающуюся печаль, залёгшую меж её бровей.
− Влаад… − в полусне потянулась она сладостными губками.
− Завтра, моя девочка, всё завтра, − зашептал я поспешно, холодная дрожь уже успела заползти мне под кожу, но я убаюкивал свою Миру тихим голосом.
− Угухмм, − слышал её сонное бормотание и ещё долго не мог перестать гладить её волосы, похожие на снежную пелерину.
Я проснулся от душераздирающего крика своей сестры. Кресло заскрипело и прогнулось, когда я чересчур сильно сдавил подлокотники, поднимаясь с него рывком, словно сражённый параличом больной, отчаянно желающий снова научиться ходить.
− Мой ребёнок! Мой ребёнок! − кричала она с горечью. Самостоятельно отсоединившись от капельницы и обхватив свой плоский живот обеими руками, Мира плакала непрерывными струйками солёных слёз.
Я присел на кровать рядом, пытаясь забрать её руки в свои, но она словно превратилась в безумную, не желала открывать глаз и лишь продолжала кричать, постепенно срываясь на мучительные вопли.
Я не мог игнорировать стекающую по изгибу её локтя кровь, как это делала она, но другого способа успокоить её я не видел: осторожно приподнял её, отбрыкивающуюся от меня, как от прокажённого. Я обхватил её в свои объятия, не замечая, как долго сдерживаемые мои слёзы обильно орошали не только моё лицо, но и плечо Миры, в которое я так крепко прижался щетинистым подбородком.
− Наш ребёнок, Влад? Что случилось с нашим малышом? − она громко всхлипывала между каждым произнесённым словом, теперь цепко схватившись в мои плечи.
− Девочка моя, девочка, − повторял я, укачивая её в своих руках.
− Наша маленькая Владамира, наша маленькая Владамира, − отвечала она мне плачем.
− Всё будет хорошо, мы всё преодолеем. − Я должен был верить самому себе, должен был. − Всё пройдёт. Станет легче. Потом.
− Как же так, Влад? Как же так? − она ни на секунду не успокаивалась, но уже не отталкивала меня так яростно, продолжая шептать беззвучные вопросы между пронзительными рыданиями.
Медсестра застала нас обоих в объятиях друг друга, смешивающих слёзы друг друга, беспощадная соль которых разъедала израненные наши души. Мире вкололи успокоительное и снотворное, снова установили все датчики на её хрупкую, но уже слабую руку, а я ушёл в туалет, чтобы привести разрозненные мысли в порядок.
Я позвонил Олегу в три часа ночи, сразу после того, как проверил состояние спящей сестры, теперь не так безмятежно как в начале этой чёрной ночи, начавшейся с моих объятий.
− Она знает, Олег, − не задумываясь в котором часу беспокою друга, выпалил я, путая пальцы в мокрых прядях. Вздох на том конце смешался с моим собственным обречённым выдохом.
− Как? − единственное слово, которое донеслось до меня сквозь шум в голове.
− Она просто почувствовала пустоту внутри и проснулась.
− Да, − сказал он, очевидно вначале бесполезно кивая в трубку.
− Я поговорю с ней утром, − сказал я через паузу и через скатывающийся в глыбу ком в горле. − Ты можешь приехать в клинику пораньше?
− Понял. Буду. − Ответил Олег. Наш разговор закончился на этих коротких двух словах, в целом синтетический, лишённый правды, напичканный недоговорённостями и обоюдным желанием избежать приторного сочувствия, но мне стало чуть легче, чуть свободнее.