И тут меня прорывает. По щекам начинают катиться слезы, ноги подгибаются, и я опускаюсь прямо на газон. В другой момент эта скульптура, может, и не вызвала бы во мне ничего, кроме равнодушного и слегка удивленного взгляда, но сейчас я ощущаю заложенный в ней глубинный философский смысл. Железная полоса в виде нижнего полукружья огромного обруча или обода гигантской телеги, от которого отрезали верхнюю половину. На одном конце устремившаяся вверх человеческая фигурка — из другого конца та же самая фигурка вырезана вниз головой.
Вечное движение: отнять и добавить, уйти в сумрак и вернуться к свету, умереть и заново родиться. Я ощущаю себя той самой фигуркой, которую безжалостно вырезали автогеном, а потом, по прихоти Создателя, грубо приварили заново. В прошлой жизни меня не осталось, только подвешенный вверх ногами пустой контур, но в другом месте я все-таки появилась, я существую.
— С вами все в порядке? — кто-то трогает меня за плечо.
Первая реакция у меня — ярость и раздражение: человек рыдает, уткнувшись носом в жухлую больничную траву, а его спрашивают, все ли у него в порядке. Делаю пару глубоких вдохов, чтобы не выругаться, и поднимаю голову.
— Далит?! — вижу перед собой присевшую на корточки Илану. — Что…
Илана на полуслове закрывает рот рукой, и ее лицо белеет от ужаса.
— У тебя нашли… — она не в состоянии закончить вопрос.
Мотаю головой из стороны в сторону, не в состоянии вымолвить ни слова. Представляю, что у меня сейчас за вид, если даже Илана не узнала. Сморкаюсь в промокающие с невероятной быстротой тонкие бумажные салфетки.
— Со мной все в порядке, — выдавливаю из себя набившую оскомину дежурную фразу и думаю: как же далеко от меня сейчас это самое «в порядке». — Я поднялась в отделение, но меня попросили погулять часок.
— Так значит ты… пришла, чтобы… а тебя вот так… от ворот, — Илана начинает лихорадочно искать в сумке телефон. — Я сейчас их главному позвоню, да что ж это такое, в самом деле!?
— Подожди, — беру ее за руку, — все знают, что я здесь. У них там обвал какой-то — все бегают, как сумасшедшие.
— Знаю я их, это только с виду так.
— Как Дана?
— В стерильной палате. Ее готовят к аутологичной трансплантации.
— Нашелся еще один донор?
— Нет, это пересадка собственного костного мозга. Но надежда слабая, в ее случае. Знаешь, Далит…
— Знаю, не надо… Можно ее навестить?
— Можно только из-за двери.
— Пойдем, думаю, профессор уже ждет.
Мне не нравится, как складывается разговор. Он какой-то вязкий и тягучий. Расспрашиваю о деталях, а в ответ бубнят об осложнениях и побочных явлениях. Я начинаю подозревать, что породнившиеся со мной врачи таки сговорились и организовали приватную дружескую беседу о моем состоянии здоровья. Ну уж нет, думаю, так просто я не сдамся — никто не вправе за меня решать. Эта мысль, а также корпоративная выучка, чуть что, обнажать зубы и выпускать когти, добавляет мне адреналина.
— Я приняла решение и стану донором для Даны.
— Решения здесь принимаю я, — взгляд профессора направлен куда-то в угол поверх экрана компьютера.
— И…
— Мы подготовили Дану для другой процедуры.
— Но я понимаю, что аутологичная трансплантация — не лучший выход в данной ситуации? — надо же, запомнила и выговорила с первого раза.
— Много вы понимаете в гематологии, черт возьми! Нахватаются слов из Интернета…
Плохо, когда тебе не смотрят в глаза, но становится страшно, когда избегает взгляда врач. Это значит, что надежда уже умерла. Она еще теплится там за дверью в коридоре, а здесь в кабинете свирепствует холод.
— Достаточно, чтобы задавать вопросы.
Кажется, я пробила защитный панцирь. Мой ледяной тон и бульдожья выучка спорить до последнего приносит результат.
— Девочка моя, — профессор поднимается со своего кресла и садится рядом со мной на стул для посетителей, — у Даны не было этих трех месяцев. Чудо уже то, что она до сих пор жива. И нужно еще десять дней на курс филграстима, иначе у тебя в крови не будет достаточного количества клеток. Слишком поздно, — он встал и прошелся по кабинету. — Все понимают, какая необыкновенная дурость произошла с инцидентом в лаборатории, но инструкция есть инструкция. Они всегда пишутся за счет чьей-нибудь жизни.
— Но есть же… бывает…
— Нет, не бывает! Закон есть закон. Это преступление, Далит. Я не могу пойти на преступление и парализовать работу всего отделения.
— А ради собственной дочери?