В письме, переданном Степану ещё месяц назад, я описал обстановку и просил прислать машину как можно раньше. В назначенный день, ровно в шесть утра, под нашими окнами, как бы чувствуя опасность, осторожно заурчал мотор. Стёпа сам был за рулем. Мы были готовы. За два дня до этого привезли получку и бригада была в отрубе.
Не делая лишнего шума, мы покидали в фургон свои рюкзаки, что заняло ровно пять минут. Вездеход, развернувшись на месте, хлопнул на прощание глазами и, по замерзающим лужам, рванул в обратный путь. На крыльцо бригадирской избы вышел кто-то не узнаваемый и застыл, разинув рот, не понимая, что происходит.
Мы вырвались!
В посёлок прибыли к обеду. Навигация заканчивалась. Морозы поджимали. Два небольших ледокола ещё ломали иногда нетолстый лед на реке, но утром должен был уйти последний пароход. И до весны отсюда не выбраться. Мы были на седьмом небе от счастья, что успели так удачно выкарабкаться.
Олег весь светился. Глаза его горели, борода стояла торчком, руки тряслись. Степан привёз нас прямо к себе. Он тоже был на чемоданах и уезжал с нами и тоже инкогнито. Заканчивался зелёный кошмар. Денег мы заработали даже больше, чем рассчитывали. А главное Степан, захлёбываясь от радости, с первых же слов доложил, что того подонка, из-за которого мы вынуждены были бежать из дому, привалило сосной насмерть. А может, кто-то и помог ему. Не ушёл, всё же, от судьбы, гад. Так что, можно было возвращаться. Всю дорогу старый товарищ мечтал, как чудно заживём мы после возвращения и был весел и полупьян от радости.
Олег тоже сначала радовался, шутил, но, чем ближе подъезжали мы к посёлку, тем больше он хмурился. Уже по дороге в знакомую бочку он не выдержал и остановил меня:
— Игорь! Я боюсь! Куда мне деваться? Что я скажу дома? Столько времени прошло! Кому я нужен?
— Ты что мозги отморозил? — Оторопело остановился я. — Знаешь что, парень, не хочешь ли ты схлопотать по морде, чтобы протрезветь! Я столько времени за тебя бился и ты думаешь, что сейчас вот так отпущу, потому что тебе вздумалось нюни распускать?! — Я взял его за плечи, осторожно, чтобы успокоиться самому и его убедить. — Значит, так! Сейчас мы доезжаем до Москвы, потом все вместе катим в Питер. Я сам пойду с тобой. Даже нет! Я пойду первый. Всё подготовлю. Ты же знаешь, я это умею. Чувствую, всё будет отлично. Не бывает, чтобы всегда было плохо. Взгляни на меня! Видишь! Наша чёрная полоса кончилась! Ну а, если, всё же, не получится, поедешь с нами, в Карпаты. Карпаты это сказка, Олежек! —
Инга, слушавшая весь этот разговор, подошла к бедному парню, взяла его за руку и повела внутрь, приговаривая:
— Послушай, миленький! Я уже почти год хочу тебя нормально рассмотреть. А ну-ка, пошли! — И она увела его, подморгнув мне. Мы ещё заранее договорились, как будем действовать, чтобы хоть как то отогреть нашего, больного душой, ребенка. Стёпа остался помогать Инге, а я побежал по магазинам делать необходимые покупки. Тем более, что в здешних магазинах было что покупать.
Через два часа, нагруженный свертками и пакетами, я вернулся в бочку и остановился на пороге в недоумении. Наверное, я, в спешке, не туда попал. На лавке, прямо перед входом сидел молодой красивый парень лет тридцати в одном свежем бельё. Лицо его было совершенно незнакомо и только в глазах угадывался знакомый, озорной с грустинкой блеск. На необычно белых щеках алел здоровый румянец, густые красивые волосы были уложены и расчёсаны после бани. Увидев меня, он застенчиво, как девушка, разулыбался, встал, демонстрируя свою стройную спортивную фигуру и румянец на щеках разалелся ещё гуще.
— Это ты, Олежка?! — Оторопело спросил я, не в силах сойти с места. Кульки посыпались у меня из рук. — Что они с тобой сделали? Где твоя борода? Где твоя вечно грязная, рваная фуфайка? Где твои неразлучные сапоги шестидесятого размера? Где космы? Неужели ты и от этого освободился? — Он рассмеялся, довольный моей иронией. А я продолжал заливаться, — Сколько же веков ты проторчал в этой дыре? Ты же совершил преступление перед человечеством. Тебе у Феллини сниматься надо. Ты хоть раз за это время смотрелся в зеркало? — Из-за перегородки довольно выглядывали Инга со Стёпой. Они явно гордились своей работой. Как будто нового человека родили. Да почти так оно и было.— А ну-ка одевайся, бродяга! Нечего тут нагишом перед дамами разгуливать. — Весело крикнул я, разворачивая разбросанные пакеты. Самую лучшую одежду специально выискал я для нового друга. Итальянский костюм и туфли. Японское пальто, шляпу, дипломат. Ну и всю остальную амуницию, необходимую в джентльменском наборе. Прошло ещё пол часа.
Олег вышел из-за перегородки. Инга тем временем накрывала прощальный ужин. Я сидел спиной ко входу и, вдруг, увидел, что жена остановилась и замерла, почти открыв рот. Стёпа тоже, замолчал на полуслове. Я медленно повернулся и увидел ещё одно чудо за день. Перед нами стоял мужчина из французского каталога. На этот раз я молчал. Только сидел и смотрел. Потом обернулся назад и начал есть. Это был шок!
— Ну что? Как? — Услышал я сзади тревожный голос. Я встал из-за стола, подобрал с пола свой рюкзак, достал из него толстую пачку денег и, подойдя к Олегу, положил ему в руку. Там хватало на две машины.
— Это твои! Ты знаешь, браток, а ты действительно преступник. Гноить здесь такого парня... Да у меня слов нет! — И я обнял его, испытывая при этом чувство глубокого умиления. Даже слёзы чуть не выступили. Всё же, я имел некоторое отношение к этому превращению.
За ужином мы смеялись, говорили, пели украинские песни. Степан предсказывал Олегу великое будущие, а Инга тревожно поглядывала в его грустные беспокойные глаза.
Вечер только начался. Впереди была последняя ночь. Билеты лежали на столе. Я со Стёпой смотрел телевизор. Инга убирала. Олег курил у порога. Я видел, как он нервничает. И, наконец, не выдержал.
— Я пойду пройдусь, Игорь! — Сказал он, обращаясь, почему-то, именно ко мне. — У меня здесь недалеко дружок живет. Вместе из Москвы добирались. — Я пожал плечами. — Как хочешь. Только не долго. Пароход уходит в шесть. В четыре надо выйти.
— Да! Да! Я скоро! — Пробормотал он и попытался как то бочком выскользнуть в дверь.
— Постой! Ты хоть сапоги одень. Куда ж так, в туфлях. Грязь. Тут ещё не Париж.
— Да ничего. Вроде, подморозило немного. Я быстро. — И убежал. Инга выглянула из кухни и огляделась.
— А где Олег? Куда он побежал?
— Я знаю?!.. — Недовольно пожал я плечами. Тревожно и тоскливо стало в груди.
— Не надо было его отпускать! — С упреком сказала жена. — Напрасно, Игорь! — И, взяв ведро, ожесточённо начала мыть под нами полы.
Прошёл час. Другой. Третий. Олега не было. Часы показывали полночь. Час ночи. Закончились программы. Как раз показывали Ленинград. Никто не появился. Матерясь и скрипя зубами, я встал, одел телогрейку и вышел в сырую, холодную ночь.
Фонарей в посёлке не было. Только кое-где над входными дверями горели лампочки. Даже собаки уже не лаяли. Я брёл по щиколотки в грязи, проклиная весь этот край, своих врагов, холод, Олега и себя дурака. Зачем я отпустил его. Да ещё и в таком одеянии, и с деньгами. Тьфу, дурак и есть.
Сердце билось тревожно и заставляло бегать между перекошенными тёмными хибарами всё дальше и дальше. Шёл четвёртый час. Два раза я возвращался домой. Безрезультатно. Инга со Стёпой тоже не ложились. Пора было идти к пристани, а я всё искал.
Вдруг какой-то свет замаячил впереди и я увидел, что выхожу на центральную площадь посёлка. перед райсоветом. Посередине стоял знакомый уже памятник Ленину и рядом с ним горел одинокий, единственный здесь фонарь. Под фонарём кто-то стоял. Сердце забилось сильнее. Я уже чувствовал, кто это. Но всё равно побежал.
Человек стоял, упираясь в фонарный столб, очевидно, давно. Лица не было видно — оно было в тени, так как свет бил прямо сверху и непонятно было, то ли он спит, то ли умер давно. Запыхавшись, я не сразу мог говорить, а тронуть его боялся. Но нет, это был не Олег. На человеке был какой-то подранный грязный халат или пальто. Причём накинуто оно было на голое тело, во всяком случае так казалось. Ноги из-под него выглядывали тоже голые, одетые в высокие расшнурованные ботинки, больше похожие на сплошные комья грязи. Голова в двух местах была разбита и из слипшихся волос кровь уже не текла. Он даже не обнимал фонарь, а просто упирался в него.